После чего вернулся к своим спутникам, слегка отдуваясь, но с видом премного довольным.
– Что в корзине? – спросил его оруженосец.
В ответ Паламед лишь улыбнулся и показал пальцем на поле.
Из корзины высунулась детская головка. Пенелопа закричала. Вол и осел перли прямиком на корзину. Довольное дитя пускало слюни и размахивало кулачками.
Вдруг Одиссей умолк. Спина у него выпрямилась, он рявкнул волу и ослу команду остановиться и отвел их в сторону. Плуг прошел мимо корзины всего в одном пальце. Одиссей бросил ручки плуга, обежал его кругом и поднял ребенка на руки.
– ТЕЛЕМАХ, Телемах, – забормотал он, покрывая мальчика поцелуями.
– Ну что ж, – приблизившись, сказал Паламед, – ты не очень-то и безумен на самом деле, надо полагать.
– Ох, – промолвил Одиссей. Поворотив лицо к Паламеду, одарил его горестной улыбкой. – Но попробовать-то стоило…
Молодой пес, носившийся туда-сюда по песку с громким лаем, теперь прыгал на Паламеда, рыча и клацая зубами.
– Сидеть, АРГОС, сидеть! – приказал Одиссей, весело примечая неудовольствие Паламеда. – Боюсь, псу моему ты не очень нравишься.
Паламед сухо кивнул и отправился раскланяться с Пенелопой.
Одиссей смотрел ему вслед.
– И нам он тоже не очень нравится, правда, Телемах? – добавил он вполголоса, обращаясь к сыну. – И того, что он сделал, мы не забудем, верно? Никогда.
Пенелопа схватила Паламеда за руку.
– Дай слово, что не станешь намекать царю Агамемнону, будто мой муж – трус.
– Ну, согласимся все же…
– Но это я настояла! Оракул предрек, что если Одиссей покинет Итаку ради войны, он не вернется сюда двадцать лет.
– Двадцать лет? Бред какой-то. Ты же не поверила в это, разумеется?
– Сказано было очень внятно.
– Оракулы не бывают внятны. Должно быть, имелись в виду двадцать месяцев. Или, может, сгинут двадцать его людей. Или что вернется он с двадцатью пленными. Что-нибудь в таком роде. Но не страшись, я передам эту весть двоюродному моему брату Агамемнону. Отплываю немедля. Скажи своему супругу, чтобы приготовился и прибыл к нам в Авлиду как можно скорее, хорошо?
Паламед покинул Итаку, ликуя: он сумел перехитрить хитреца.
Но хитрец был не из тех, кто забывает или прощает. Одиссей поклялся: наступит день, и Паламед заплатит за свой поступок.
А пока много чего предстояло уладить. Отбросив свое деланое безумие, Одиссей рьяно взялся за приготовления к войне. Двести двадцать четыре сильнейших и благороднейших итакийца вызвались отплыть с Одиссеем и воевать под его началом, и через несколько быстро пролетевших недель двенадцать ладных пентеконторов, свежепокрашенных и полностью обеспеченных всем необходимым, выстроились у пристани, готовые к отплытию в Авлиду.
Одиссей подал сигнал, и флотилия отчалила. Глядя с кормы флагманского судна, бросил он последний взгляд на Итаку, жену свою Пенелопу и сына Телемаха у нее на руках.
Стоя на причальной стене, Пенелопа смотрела на строй из двенадцати кораблей – как темнеет он, как уменьшается среди огромной небесной белизны. Аргос лаял на море, негодуя, что его бросили. Когда хозяина и его флот медленно поглотила дымка горизонта, лай перешел в безутешный вой.
По дороге к Агамемнону Одиссей остановился на Кипре, чтобы закрепить союз с царем КИНИРОМ
[91]: тот пообещал флот из пятидесяти кораблей. Когда же сын его МИГДАЛИОН прибыл в Авлиду всего на одном судне, все разочаровались.
– Обещано было пятьдесят! – неистовствовал рассвирепевший Агамемнон.
– Их и есть пятьдесят, – отозвался Мигдалион, спуская со своего корабля сорок девять миниатюрных моделей корабликов, выполненных из кипрской глины, на каждом – керамические фигурки воинов.
Эту выходку Одиссей с Диомедом склонны были Мигдалиону простить, но вот у Агамемнона определяющей его слабостью было чувство собственной важности. Любая подначка или выражение непочтительности для его занозистой натуры все равно что искры сухой соломе. Нам всем знакомы такие люди. Он проклял Кинира и навеки запретил упоминать его имя. Впрочем, смилостивился, когда Кинир преподнес ему в подарок великолепную нагрудную пластину
[92].
Пока флот в Авлиде дожидался все новых и новых судов, прибывавших из удаленных царств и провинций, старейший и мудрейший советник Агамемнона Нестор Пилосский сумел убедить царя: может, все-таки стоит рассмотреть дипломатическое решение неувязки с похищением Елены.
Согласно этому решению, за Эгейское море ко дворцу царя Приама послали депеши – сперва угодливую, затем настойчивую, а потом и угрожающую. Пусть вернут Елену.
Приам отозвался на первую волну требований ссылками на прецеденты. Похищение – очевидно, не преступление, какое вообразил себе Агамемнон. Разве сам Зевс не похитил Европу и Ио?
[93] Обратимся к смертным: великий Ясон разве не забрал Медею из ее родной Колхиды и не привез в материковую Грецию?
[94] Да и сам царь Агамемнон не мог же забыть, как весь из себя благородный Геракл похитил родную сестру Приама Гесиону из Трои и силой женил ее на своем друге Теламоне? По тому случаю Приам отправлял посольства с сокровищами на Саламин и умолял вернуть сестру, однако просьбы его встречали высокомерным презрением. Елена счастлива в Трое с Парисом. Агамемнону и его брату следует с этим смириться. Дальнейшими, более напористыми посланиями троянский царь пренебрег.
– Быть посему, – постановил Агамемнон. – Быть войне.
