— Он не меняется, правда?
Джинни молча кивнула.
— А что вы здесь больше всего любите? Бэкс?
[8]
Колледжи?
Джинни улыбнулась.
— Кладбища. И реку, конечно.
Элис пробормотала что-то в ответ. Она очень устала.
Джо, однако, ничего не заметил — он беззаботно выпивал весь вечер. Элис и не ждала, что он почувствует возникшую неловкость. Джо вернулся с кухни с упаковкой пива и стаканами, но прихлебывал из банки, как обычно.
— Слушай, Эл, — сказал он между глотками. — Смотрю, старушка Кэт еще жива и меня не забыла. Подошел к холодильнику — сразу прибежала и стала тереться о ноги. Вот память! Эта кошка мне всегда нравилась. Даже когда гадила в мои ботинки.
— Просто она знает, что в холодильнике еда.
— А-а…
На минуту Джо смутился. Потом ему в голову пришла новая идея, и он опять оживился.
— Мы завтра играем в «Корн-Эксчендже».
[9]
Важная благотворительная акция, кроме нас будут еще три группы. Тебе понравится. Джинни тоже хочет нас послушать. Может, придете вместе? В одиночку ей немного не по себе.
Джинни кивнула. Элис заставила себя улыбнуться.
— С удовольствием. Что, говоришь, вы играете?
Элис знала: стоит вспомнить о его бесценной группе, и Джо не умолкнет весь вечер. Надо только поддакивать и притворяться заинтересованной. Она слишком устала, чтобы всерьез поддерживать разговор. К тому же присутствие Джинни необъяснимым образом подавляло. Напряжение было таким сильным, что Элис отвечала невпопад, и при всем своем эгоцентризме Джо это заметил.
— Что-то ты тихая. То ли с годами смягчилась, то ли устала от меня? Раньше всегда находила что сказать.
Элис глянула на Джинни.
— А ты всегда считал, что женщины слишком много болтают.
Он ухмыльнулся.
— Точно.
— И Джинни? — Элис решила вовлечь в беседу молчаливую девушку.
— Ничего подобного, — заявил Джо, одной рукой вскрывая новую пивную банку. — Она самая спокойная женщина из всех, кого я знаю.
— Не дай себя обмануть, — повернулась Элис к Джинни. — Под милой оболочкой скрывается настоящий мужской шовинист.
Джинни слегка улыбнулась, посмотрела на нее и снова опустила глаза. Потом произнесла что-то еле слышно, и Джо засмеялся.
Элис надеялась, что сумела показать свой дружеский настрой и развеяла его сомнения.
— Боюсь, мне пора уходить. — Джо посмотрел на часы. — Приду утром, пораньше, как только смогу. В десять репетиция, потом еще одна в три, но я выкрою часок и свожу вас на ланч.
Элис машинально улыбнулась и тут осознала: Джо сейчас уйдет, и она останется наедине с Джинни.
— Хочешь кофе на дорожку? — спросила она почти в отчаянии, потому что он допил свое пиво, потому что он надел плащ, потому что он уже направился к двери…
— Эл, мне пора. Совсем поздно. Спасибо — и до свидания.
— До свидания, — отозвалась Элис, глядя, как он выходит в ночь. — Джо!..
Но он уже переступил порог, и оранжевый свет фонарей провожал его.
— Спокойной ночи, — пробормотала Элис.
Она не могла вспомнить, о чем собиралась ему сказать.
Повернувшись, Элис увидела Джинни. Девушка вежливо ждала у лестницы, улыбаясь мягкой, понимающей улыбкой. Ее глаза прикрывала тень, словно маска. Элис попыталась улыбнуться в ответ, встряхнула отяжелевшей головой и пошла на кухню.
— Джинни, хочешь выпить? — сделав над собой усилие, предложила она.
— Спасибо. — Джинни говорила тихо, но четко и ясно, чуть насмешливо, с правильным произношением. — Ты не против, если я поднимусь наверх и переоденусь? Мне будет гораздо удобнее.
— Разумеется! — Теперь Элис улыбалась непринужденно, от души. Может быть, потому что Джо ушел. — Боюсь, наверху все по-походному, у меня было мало времени для подготовки. Вешай одежду в гардероб, если хочешь, а понадобится что-нибудь, зови меня.
— Спасибо, я справлюсь сама.
— Можешь не торопиться.
Джинни не ответила — она уже поднималась по лестнице.
Такая застенчивая, да еще вдали от дома, подумала вдруг Элис и устыдилась собственной неприязни. Наверное, она вела себя слишком грубо, поэтому Джинни и не отзывается. Надо постараться разговорить ее.
Элис вспомнила свои добрые намерения, обругала себя и решила подружиться с Джинни. Ей сразу стало легче. Она повеселела, поставила чайник, приготовила две чашки и открыла коробку печенья. Выкладывая его на тарелку, даже начала тихо напевать.
Один
Сегодня она опять мне приснилась. Зачем я об этом говорю, когда она снится еженощно, каждый раз в новых чудовищных нарядах? Мои сны переполнены ею, как разбухший от яда плод. Зачем писать об этом? Ведь ее лицо глядит на меня с любой страницы, ее тонкие пальцы сжимают мою руку, когда я берусь за перо. О Розмари…
Ее присутствие — как аромат духов в воздухе, ее голос — как звук свирели. Этой ночью она привиделась мне: в сером платье, с цветами в руках, с развевающимися на ветру рыжими волосами. Она шла по берегу реки, где растет высокий болиголов, и что-то напевала. И я подумал: эта женщина потерялась, попала в беду. Встал и пошел к ней через кладбище, но споткнулся, а она обернулась и заметила меня. Кажется, она ничего не сказала, но я увидел у нее в руке какой-то круглый шарик, вроде бусины. Розмари протягивала его мне и улыбалась. Сквозь эту маленькую бусину летел ветер, производя странный тоскливый звук. Я взял шарик и увидел в нем свое искаженное лицо. Мой рот был широко распахнут в крике. Шарик становился все больше и больше, сквозь выпуклое стекло проступали деревья и дома, кусты и дорога, рельсы, идущие через лес…
Я испугался и огляделся. Вокруг — никого. Только рельсы, деревья и отдаленный шум мотора. Я посмотрел вверх и понял: она там. Она все время была там и глядела вниз, ее волосы развевались, глаза казались бездонными, как колодцы смерти, и огромными — больше мира. А над миром — в том пространстве, где она обитала, круглом, как аквариум или рыбий глаз, — царила темнота. Вместо неба я видел раскрашенный синий купол юлы, вместо солнца сияли глаза Розмари, вместо луны мерцал круглый розовый отпечаток ее пальца, прижатого к стеклу. И я знал, что время от времени она берется за красную деревянную рукоятку, с помощью которой крутится этот мир… Где же тогда я сам? Вечно вращаюсь во тьме по ее прихоти, под ее пристальным взглядом. Под взглядом моей небесной подруги.
Внезапно мои размышления прервал низкий, тягучий, скрипучий звук, невероятно глубокий, исходивший из самых недр, будто отворились древние подземные кузницы. Он сопровождался пиликаньем скрипки, словно закружилась древнейшая, рассыпающаяся от ветхости карусель. Музыка ускоряла темп, ярмарочные мелодии раздавались все громче. Свет померк, по земле протянулись тени, накрывшие деревья и кусты, и лишь изредка вспыхивали лучи — зеленые, розовые, ярко-синие, — обрисовывая детали зловещего пейзажа, то пенек, то вытянутую ветку. Или это были не ветки? Не знаю, почему я так решил. Купол над головой вертелся быстрее, музыка играла все ритмичней. Я нащупал в темноте какую-то твердую выщербленную поверхность и ухватился за нее. Бубенчики, резная грива — конечно же, это была деревянная лошадка. Карусель крутилась слишком быстро, лошадка подскакивала, но я не мог оторваться от единственного устойчивого объекта своего мира, поэтому зажмурился и не смотрел вокруг, пока не привык к стремительному движению. Когда мне стало легче, я рискнул приоткрыть глаза.
