– Вы сошли с ума…
– Тогда я тоже так думал.
В какой-то момент я обнаружил себя в своей комнате. Передо мной стоял табурет, а в руках я судорожно сжимал намыленную веревку. Пальцы упорно пытались сплести петлю и не могли. Я падал в сон, а потом, просыпаясь, снова тормошил расходящиеся нитки. В конце концов мне удалось получить желаемое и закрепить петлю у потолка.
В ушах стучала кровь, гул криков умирающих нарастал. Я горел, горел в лихорадке или горел на костре… Сейчас не так уж и важно. Мысли мои путались и не хотели связывать явь воедино. Я вспомнил Чейза. Отчего он повесился? Рафаэль говорил, что его прокляла ведьма. Мысль об отце показалась мне настолько нелепой, что я едва не скатился кубарем с табурета, но устоял.
Руки тряслись, словно у дряхлого старика, и никак не хотели надевать петлю на шею. Под церковной рясой я чувствовал молитвенник. Он жег мне кожу хуже любого пламени костра. И птица… Птица билась в окно. Она пыталась затушить… Нет, нет… Это уже сон. Наяву нет этой птицы.
«Что ты сделал с собой, Адам?»
Я поднял взгляд на пришедшую. В ее глазах было столько заботы и любви. Она со смирением смотрела на меня.
– Мама… Прости.
«Адам!»
Голос был не мамин. Он прозвучал настойчиво и немного отрезвил меня. Я почувствовал, как подкосились ноги и табурет выскочил из-под них. Послышался тяжелый хруст и глухой удар, я не мог поднять лицо. Не мог взглянуть призраку в темные добрые глаза.
– Надия… Зачем ты пришла? Я и так уже практически умер.
Она склонилась надо мной и взяла мое лицо в свои холодные мертвые ладони. Странно, но впервые я чувствовал прикосновения призрака. Они были мягкими и едва заметными. Мне вполне могло и привидеться.
«Я пришла помочь тебе, Адам».
Со слезами на глазах я взглянул ей в лицо. Там не было гнева. Почему там не было гнева? Она должна быть так зла на меня, я убил всех ее сестер, сжег ее на костре, подверг пытке. Почему, почему она смотрит на меня с такой смиренной любовью, с какой матери прощают своих сыновей? Что бы они ни сделали, материнская любовь никогда не уменьшится.
– Разве мне можно помочь? – почти выкрикнул я и снова потянулся за петлей.
Она перехватила мою руку своими длинными изящными пальцами и притянула к себе.
«Отпусти веревку, тебе необязательно умирать. Ты должен жить».
Из моих глаз полились слезы, кулаки разжались. Я сдался. Впервые в своей жизни я уступил. И кому – ведьме! Надия обхватила меня эфемерными руками и прижала к себе, как ребенка. Она не шептала надо мной молитвы, как это делал Рафаэль, не говорила мне, что я болен. Я плакал, и она плакала вместе со мной. Ее призрачные слезы гулким эхом отдавались у меня внутри, падая на каменные плиты.
«Ты жив. Ты жив. Ты жив».
Я уснул крепким сном и больше никогда не горел на костре.
Отшельники
– С этого момента вы отреклись от церкви…
– Не стоит обманывать себя, причисляя меня к героям, Натан. Я никакой не герой.
После моей попытки самоубийства Надия исчезла и не желала больше появляться. Внезапно оставшись без собеседника, я чувствовал себя так одиноко, что хотелось выть и кричать от отчаяния. Стены равнодушно наблюдали за моими глупыми попытками. Я звал ее, звал сквозь сон, но она не отвечала. Было похоже, что она ушла навсегда.
Церковь предстала передо мной в новом свете, теперь я многое начал понимать, замечать вещи, которые все это время были перед моим носом.
Весна подходила к концу. Леса шелестели и манили меня сильнее, чем когда-либо. Хотелось сбежать из этого лживого дворца, найти дорогу из царства тьмы. Но ни одно желание не могло заставить меня покинуть церковь и Круг. Даже несмотря на открывшуюся правду, я оставался трусом.
Мое расписание не менялось. Встать, умыться, помолиться, целый день слушать людей, проводить отпевания, заниматься работой священника. Возненавидев Рафаэля и каждого святого отца в собственной церкви, я не мог отречься от нее. В отличие от Чейза, я любил Бога. Я верил Ему, просто не всегда получалось.
Ведьмы. Я скучал по убийству. Уже много недель я не проливал крови, и это тревожило меня. Каждое мгновение, каждый день мне казалось, что сейчас из-за угла выскочит Рафаэль и поведет меня на костер. Уходя ночью на охоту, я резал свиней и обмакивал свой меч в их крови, чтобы не возникало подозрений. Но от отца тяжело что-либо скрыть. Он проницателен, слишком умен, чтобы повестись на такой глупый и дерзкий поступок.
Однажды он вызвал меня в свою комнату. Чувствуя, как подкашиваются от страха ноги, я в очередной раз мысленно воззвал к Надии. Рядом с ней было бы не так страшно, она бы поняла меня, успокоила. Но Надия хранила молчание и не желала появляться. Больше всего меня страшили слова Рафаэля. Я боялся того, что его речи могут снова заманить меня к себе, разуверить в своем здравомыслии. Костры страшили меня меньше повторного погружения в ложь инквизиции.
Массивная дверь открылась передо мной, и я зашел в помещение. Оно было не похожим ни на мою комнату, ни на комнату Чейза. Единственное окно было зашторено пыльным гобеленом, вокруг были зажжены свечи, их пламя дергалось от едва уловимого ветерка. Кровати, как я ни озирался, найти не смог – лишь небольшой матрац на полу да подстеленное под него сено. Я вопросительно взглянул на Рафаэля, забыв о всякой осторожности.
– Святой отец…
Он ответил мне проницательным взглядом из-под кустистых бровей, но промолчал. Я долго стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что сказать или сделать, чтобы не показаться неучтивым.
– Мне доложили, что ты пропускаешь проповеди. – Его густой, тяжелый голос, словно тягучая сметана, прозвучал почти нежно, с укором.
– Я не мог прийти в Круг, отец… Я был на охоте.
– Оставьте эти детские названия, Адам. – Он отмахнулся от моих слов, как от надоедливой мухи. – Называйте вещи своими именами. Охоты и Круга не существует, все это вы придумали только для того, чтобы оправдать свои действия.
Я продолжал смотреть в пол, понимая, что если хоть на мгновение встречусь с его взглядом, то не смогу противиться его воле.
– Вы должны понять, Адам: того, что мы делаем, не нужно стыдиться. Мы исполняем волю Божью, мы избавляем мир, который Он нам доверил, от тварей, не желающих подчиняться Им же установленным правилам.
Ярость захлестнула меня. Впервые за все эти годы безумный, слепой гнев пробудился во мне. Казалось, я готов был броситься на Рафаэля и задушить, загрызть его. Я поднял голову и в это же мгновение почувствовал легкое прикосновение призрачной ладошки к моей руке. Злость прошла.
Рафаэль усмехнулся, словно только этого и ждал. Я понял потом свою ошибку, но было поздно. Отец прекрасно знал, что я уже давно не убиваю ведьм и никакие пытки не заставят меня сознаться в этом. Ему нужно было лишь подтверждение, мой гнев, который я ему любезно предоставил.
