Плюс ко всему Анастасия Дримова обладала еще и харизмой. Но не той обычной, что свойственна всем красивым людям, а какой-то особенной, на грани гипнотической притягательности. От нее просто волнами исходило очарование. А её голос по настоящему завораживал. Когда она работала на сцене, она всегда переходила на низкий бархатный тембр голоса. Никакой писклявости, никаких визгливых ноток, только мягкие обволакивающие ноты. У меня от ее голоса мурашки по коже бегали. И это она просто читала текст со сцены, а что со мной будет если она мне на ушко прошепчет что-нибудь ласковое? Наверное меня эти мурашки насмерть затопчут. Уверен все остальные мужчины в зале испытывали похожие ощущения, потому что когда она начинала говорить все замолкали. Анастасию Дримову хотелось слушать и слушать, глядя на ее чувственный рот, большие серо-голубые глаза и выразительную мимику лица. А эти скулы! Я раньше и представить не мог, что женские скулы могут быть настолько сексуальными – хотелось осторожно, едва касаясь внешней стороной ладони гладить их и нежно целовать.
Я был ослеплен, восхищен Анастасией Дримовой, а вот она казалось меня не замечала. Нет, она конечно же улыбалась мне при встрече, всегда называла по имени и была очень любезна, но ровно также она относилась и ко всем остальным в агентстве.
Я не знал как мне привлечь ее внимание и заинтересовать собой, зато Красавчик знал:
– Используй свои сильные стороны – побольше креатива!
Легко сказать. Я и так всегда был самым активным на «мозговых штурмах» и сыпал исключительно креативными идеями. И кстати Настя часто это отмечала и по достоинству оценивала мои предложения, а особо удачными из них откровенно восхищалась. Но все равно я пока оставался для нее всего лишь одним из коллег.
Как-то я набрался духу и подсел к ней за стол, когда она что-то строчила в общей тетради.
– Готовишься к сессии? – спросил я, увидев, что она переписывает лекции.
– Да, будь она не ладна!
– Согласен, учеба нудное занятие. Ты кстати с моей бывшей женой вместе учишься.
– Да, я знаю – Оксана Кузнецова. Она приглашала меня на вашу свадьбу, но к сожалению я не смогла прийти, работала в тот вечер на презентации. Говорят у вас там все очень красиво было.
– Ну да… Как и полагается, – промямлил я в ответ поняв, что провалил попытку, сведя разговор к обсуждению бывшей жены.
Я думал о Насте постоянно. Утром, как только открывал глаза, потом за завтраком, по пути на работу, весь день на работе, по пути с работы и перед сном, надеясь, что она мне опять приснится. Я не переставал о ней думать даже когда сидел в баре с друзьями или когда работал на даче у родителей.
Думая о Насте постоянно, я конечно же не мог не думать о том, что она с другим. Те картинки из ночного клуба все еще были свежи в памяти. Да и после, я еще не раз видел этого блондина – он частенько приезжал к нам в офис и они «мурлыкали» в сторонке. У него была черная Тойота Королла, правда не последнего поколения, но это все равно было круче пятилетней Лады «четырки», на которой в то время ездил я и которой предстояло стать моим последним автомобилем.
Я жутко ревновал Настю с каждым днем все сильнее и сильнее. И мне все тяжелее и тяжелее было видеть ее с другим. Эти картинки, где она с ним, причиняли мне адскую боль. И даже традиционные пятничные посиделки в баре уже не спасали, хотя верные друзья и пытались всячески поддержать меня.
– Я в театре видел… – начал было Добряк.
– Ты все еще ходишь в театр?! – искренне удивился Сисадмин. – Чувак, наша жизнь полна представлений намного более драматичных и комичных, чем может представить театральная постановка. Театр – это удел зрелых и пожилых людей, у которых недостаточно жизненного опыта и которые принимают за чистую монету все происходящее на театральной сцене.
– Да, знаю я, но разговор сейчас не об этом! Так вот, там свинья умерла и ее душа оказалась на небе. И вот сидит она там на облаке, свесив копытца вниз, и ничего не испытывает, никаких чувств у нее нет – ни переживаний, ни беспокойств, ни радостей. Потому что внутри нее пустота, в ней уже нет жизни. И вот тогда я подумал, что все эти наши волнения, переживания, огорчения, радости, страдания – это и есть жизнь. А полное спокойствие и умиротворенность означает отсутствие эмоций, а значит и отсутствие жизни! Пока ты жив – ты радуешься, сердишься, любишь, ненавидишь, наслаждаешься, страдаешь – ты чувствуешь. Если ты ничего не чувствуешь или чувствуешь себя абсолютно спокойно, то ты уже не живешь. Как эти умиротворенные буддийские монахи, которые если по-честному и не живут вовсе, а просто существуют, отгородившись медитациями от бренного внешнего мира и бушующих в нём человеческих страстей, – так Добряк пытался меня поддержать, но мне все равно было хреново.
Мне было больно смотреть на эти счастливые влюбленные парочки вокруг, в каждой из них я видел Настю с её парнем:
– Ненавижу этих целующихся! Почему они делают это так в открытую?!
– Спокойно, чувак. Они просто хотят поделиться с миром своим счастьем, – сказал Добряк.
Он был прав – влюбленные часто кормят своего зверька тщеславия завистью, которую они вызывают у окружающих, открыто демонстрируя всем состояние безграничного счастья в котором они двое находятся.
– Нужно быть толерантнее, – добавил Добряк.
– Не нужно! – категорично прервал его Сисадмин. – Люди уже устали от толерантности, устали от этих законов, ограничивающих проявление эмоций. Сегодня люди итак вынуждены все больше и больше времени находиться в неестественном состоянии, им все чаще и чаще приходится сдерживать себя. Толерантности уже в избытке в этом мире. И потом, не надо забывать что любая толерантность это палка о двух концах. И если запрещать Филу проявление ненависти, то и этим влюбленным нужно запретить публичную демонстрацию своего счастья. Ведь они своими поцелуями, как бы говорят Филу: «Эй, у тебя нет любви, ты неудачник, ты не счастлив» и таким образом по сути осуждают его одиночество, а это не толерантно. И если человечество продолжит идти по этому пути, то в конце концов ярые сторонники толерантности примут закон о тотальной толерантности, по которому в публичных местах вообще нельзя будет демонстрировать какие-либо чувства. А это уже опасно. Толерантность может окончательно уничтожить человечность в людях, превратив их в вечно улыбающихся кукол, законодательно лишенных права на проявление каких-либо эмоций, кроме нейтрально-положительных. Этого нельзя допустить. Каждый человек должен иметь право, как на радость, так и на ненависть, то есть иметь право на естественность и искренность.
Сегодня говорить жирному, что он жирный – это не толерантно. Хотя если бы жирному все говорили правду в глаза, прямо говорили бы что он жирный, то это наверняка заставило бы его отказаться от фаст-фуда, сесть на диету и заняться фитнессом. А так он видит, что все уважают его выбор и любят его таким, какой он есть. И он абсолютно не меняется, а потом получает проблемы с сердцем, а толерантное общество получает глобальное ожирение человечества. Я не тебя имею ввиду, – твердо сказал Сисадмин, посмотрев на Добряка и продолжил. – Так же и страдающему от безответной любви, нужно прямо сказать, что он мудак конченный – сидит страдает вместо того, чтобы пойти и покорить свою женщину. Фил, я не тебя имею ввиду.
