– Так куды дальше-то, барин? Мы уже на чистую воду выгребли.
Куда ж нам плыть?
– Давай постоим, подумаем.
Оказалось, непогода улеглась, и Маркизова лужа переливается розовым и перламутровым, – какая жалость, что я не Куинджи!
Выгребли как в песне: там за далью непогоды есть блаженная страна.
Но я не могу остаться в этой блаженной стране.
Что делать? Не Вере Павловне, а мне? Ведь я своей завтрашней гибелью преподам еще один ложный урок. Мой пример станет еще одним ложным огоньком, он тоже будет заманивать в эту трясину романтических дурачков, убежденных, что историю творят не гении, а бунтари.
Вся моя совесть требует отказаться от завтрашнего безумства… Но вся моя честь требует пойти и погибнуть. Если я откажусь, я не смогу после этого жить, это слишком уж некрасиво.
Но… Но разве жить так уж обязательно? Ведь честь важнее жизни.
Да и что такое жизнь? Я только что прошел всю Большую Невку, видел множество лодок и судов, домишек и дворцов, кабаков и храмов – и ничего не заметил. Так жил я в это время или не жил?
Как долго она меня манила, эта блаженная страна за далью непогоды… Здесь не темнеют неба своды, не проходит тишина, – как же я не догадывался, что это царство вечного покоя есть просто-напросто царство смерти.
И какая удача – револьвер при мне! Предательство можно смыть кровью.
Но во что же я превращу лодку этого бедняги?..
– Послушай, братец, возьми у меня эти деньги и не поминай лихом.
– Да куды мне столько, барин, за что такая милость?
– Сейчас поймешь, за что.
Нет, все-таки нужно свесить голову за борт, пусть это будет моей последней жертвой трудовому народу.
А ноги-то подсушить так и не удалось…
Как же странно, что в эту минуту я думаю не об Ольге, не о матери, не о России, а о мокрых ногах!..
А теперь он, Олег, стоял перед этой необозримой стеной, проникнуть за которую можно было, лишь переступив высокий каменный порог, и медленный глухой голос с высоты задавал ему вопрос за вопросом.
– О ты, желающий войти сюда, готов ли ты переступить через жену и сына, переступить через отца и мать, переступить через свой дар, которым с тобою поделились лучшие люди многих поколений?
И Олег твердо ответил:
– Нет. В мире нет ничего, что стоило бы такого отступничества.
– Ты раб и трус, – проскрежетал кто-то сзади.
– Ты взрослый порядочный человек, – печально принеслось откуда-то в ответ. – Это оскорбительно мало, но это самое большее, до чего может возвыситься смертный.
«Но эти-то правящие тупицы, они-то ради чего превращают меня в своего врага? Ведь я готов честно трудиться на благо вашей долбаной родины, мне не надо ни честных выборов, ни свободного рынка, которыми меня когда-то задалбывал Грузо, – ни выбирать мне некого, ни торговать мне нечем, – не заставляйте меня бегать на карачках вокруг экзаменационного стола, и больше я про вас никогда не вспомню. Но они и сами рабы своего силового поля…»
* * *
Сверкавшая под солнцем листва слепила глаза, словно рябь на воде. Костик в оранжевых колготках убыстренно, как в старом кино, спешил по песчаной дорожке, напоминая Чарли Чаплина. На поворотах его еще заносило, но это не причиняло ему ни малейшего беспокойства. Лицо его сияло невыразимым счастьем – естественной продукцией здоровой души. Вдруг он издал восторженный крик и устремился куда-то в сторону, и Олег тоже увидел в траве что-то очень красивое, полированно синеющее, как перекаленная сталь. Но синева немедленно с гулом поднялась в воздух, разбившись на синих жирных мух, обсевших что-то такое, на что Олег даже смотреть не стал, чтобы не сбивать настроение. А Костика эта перемена ничуть не разочаровала – для жажды знания нет отвратительного. Он рвался к своей цели, крича: «Па!» и «Дай!»
Златовласый ангелочек – и рвется вон к чему… Двойственность природы человека…
– Смотри, вон мама идет! Мама! – Олег причмокивал, словно мама была необыкновенно лакомым блюдом.
– Ма! – восторг, но тут же внесено необходимое дополнение: – Па!
Светка быстро шла к ним по зеленому коридору, солнечные пятна бежали вверх по ее платью, словно пузырьки воздуха в аквариуме. Олег дал себе слово быть с нею нежным вдвойне – за те минуты, в которые он почему-то перестает ее любить.
– Ма! Па! – восславил их Костик, но вспомнил о предмете своих вожделений, уже начавшем снова обрастать металлической синевой, и: – Дай!!!
«Вот так и надо, это и есть жизнь! – восхищенно думал Олег. – Крошечный беспомощный зверек, его на поворотах заносит, в километре от него гудят у пивного ларька чужие дядьки, которых он побаивается, а еще где-то на него нацелены десять, что ли, тонн взрывчатки в тротиловом эквиваленте, а чуточку выше начинается чернота бесконечного космоса – а ему до всего этого и дела нет, он видит только родные лица рядом и рвется к своей цели… Не будем уточнять, к какой, возможно, и наши не намного красивее, если посмотреть с достаточной высоты».
– Олежка, что с тобой, что ты застыл? – пыталась привести его в чувство Светка. Олег очнулся и увидел, что Костик подобрал почтовый конверт и необыкновенно выразительно читает его, как бы из-под очков: «Дяй-дяй-дяй-дяй-дяй!»– закончил звончайшим восторженным выкриком: «Дяй!!!» «Солнышко мое, золотко», – по-старушечьи бормотал Олег, и в мире не было ничего, что стоило бы слезинки вот именно этого невыносимо беспомощного существа.
Показалась поставленная к лесу передом, а к дороге задом дощатая будка, предназначенная для того, чтобы в траве попадалось поменьше сюрпризов вроде обнаруженного Костиком. Олег с глубоким неодобрением подумал о тех, кому представлялась прекрасная возможность сделать собственное полезное дело, но они предпочли уклониться. Выгребная яма, выходившая за пределы задней стенки, была заботливо прикрыта досками, – вдалеке от жилья было особенно приятно видеть эту заботливость.
Вдруг что-то взревело, задребезжало, и мимо распояской промчались двое на мотоцикле с коляской. Они почему-то сидели друг за другом, а коляска была пуста. Бросился в глаза контраст между их сугубо сельскими штанами, заправленными в кирзачи, и яркими космическими шлемами. Мотоцикл дважды вильнул, отчего коляска поднялась в воздух и не сразу опустилась, а потом косо врубился в уборную, провалив внутрь половину ее задней стенки и ухнув в яму передним колесом. Заднее колесо, взвыв, мгновенно взрыло в зеленом травяном ковре рыжий желоб и остановилось.
Наступила тишина. На мгновение оцепенев, Олег рванул к ним. Мужик с заднего сиденья, шатаясь, шагнул ему навстречу, толстый во все стороны, словно его надули; потрясенно выдохнул: «Съездили за добавочкой!» Рот его был до краев наполнен яркой кровью. Водитель лежал на поваленной половине стенки, ощупывая ее, будто слепой, отыскивающий калитку. «Живой, живой», – отмахнулся он. В своем затрапезье и праздничных шлемах оба напоминали диковинных космонавтов.
