- Ну, мне ж не три года!
- А помнишь в семь? Когда тебе аденоиды удаляли?
- Такое забудешь, - хмыкнул я. - Советские больницы – то еще счастье. Как сейчас помню тот холодный железный стул и ремни, которыми меня привязали.
- Ты орал, как бешеный. Наверное, тогда у тебя и случилась эта душевная травма.
Я тяжело вздохнул. Обернулся. Обнял тощие плечи, понимая, что просто так от нее не отделаюсь:
- Ну, какие еще травмы, мама?
- Боязнь врачей!
- Нет ее у меня.
- Ну, нет, и нет, - как-то подозрительно покладисто согласилась мать. – Как Лилька-то? Ты ее, наконец, осчастливил?
- Мама, - простонал, хотя очень… вот прям очень хотелось рассмеяться.
- А что? Девочка тебя…
- Да знаю, я знаю! А вот ты, похоже, и не догадываешься, что там за характер. Она в твоей защите не нуждается совершенно. Ей вообще палец в рот не клади.
- Вот и хорошо. С тобой другая не справится. Только ты тоже… ездить ей на себе не позволяй. А то знаю я, как вами, мужиками, крутить можно.
- Ты уж определись, на чьей ты стороне! – все же рассмеялся я, зарываясь носом в крашеные волосы. – Опять курила?
- Не было такого.
- А то я не слышу. Узнаю, кто тебе сигареты контрабандой принес – уволю.
- Тебе показалось!
С непривычной для ее возраста прытью мать высвободилась из моих объятий и поспешила к двери. А я еще постоял немного, почесал в затылке и лег в кровать. Спал плохо, как и всегда в последнее время. Приходилось несколько раз вставать и снова плестись в туалет. И это только укрепило мою решимость поехать и закончить обследование. Утром я дал поручение отменить все мои встречи и вызвал к себе начальника личной охраны.
- Юр, привет. Сегодня вы мне без надобности.
- Но…
- Я на обследование еду. Посторонние глаза не нужны. Проблема яйца выеденного не стоит, а конкурентам только дай повод…
- Обижаете, Ян Львович, наши ребята не из болтливых.
- За это я и не переживаю. Но их появление трудно скрыть.
- Ладно, - не стал больше возражать тот. – Тогда на моей поедем. Я сейчас подумаю, как лучше…
- Подумай.
- А потом?
- Потом опять на Лесную.
К Лиле… Она у меня перед глазами теперь все время стояла. Я о ней, как мальчишка влюбленный, думал постоянно. Да я и был, мальчишкой… Толку, что в паспорте солидные сорок четыре.
Перед процедурой есть не полагалось. Но я спустился в кухню выпить кофе. К удивлению, там уже сидела и Сонька.
- Доброе утро. Что-то ты рано.
- У меня скоро самолет, - сухо заметила она, очевидно, не желая идти на примирение. Я удивленно вздернул бровь:
- И куда ты, позвольте спросить, держишь путь? Охрана в курсе?
- Возвращаюсь в Америку. Надо разруливать ситуацию с выходом на IPO. Без меня в офисе не справятся.
- Как долго планируешь там пробыть?
- А что, тебе разве не все равно? – съязвила дочь. - Только представь… Никто не будет путаться под ногами и мешать твоей личной жизни.
- Я вообще не понял, зачем тебе ей мешать понадобилось. Два самых близких тебе человека теперь вместе… И счастливы. Разве это плохо?
Соня отвела взгляд. Ничего мне не ответив, она подхватила свою чашку с кофе и ушла. Догонять дочь я не стал. В тот момент это было бессмысленно – я ее хорошо знал. Соньке просто нужно было остыть, а там все само собой бы наладилось.
К больнице мы подъехали прямо к открытию. Хорошо, что процедуру можно было проводить под общим наркозом. И хоть меня передергивало от осознания того, что на некоторое время я полностью утрачу контроль над ситуацией, это было гораздо лучше, чем… видеть это все, и слышать, и… чувствовать. Меня воротило от одной уже подготовки. Я едва не соскочил в последний момент. Но сцепив зубы, все же заставил себя пройти через это все… унижение. Иного слова, чтобы описать происходящее, я подобрать не мог.
В себя пришел – как из болота вынырнул. У койки – незнакомая женщина. Наверное, медсестра. Может, и правда надо было позволить матери меня сопровождать? В такие секунды, как эти, почему-то совершенно не хочется видеть посторонних.
- Как вы себя чувствуете?
- Нормально. Где доктор? Я хочу с ним поговорить.
- Конечно. Только вам еще нельзя вставать! Полежите хотя бы еще пару часиков, - пробормотала отчего-то шокированная женщина.
- Доктора пригласите, - стоял я на своем. Медсестра мою команду исполнять не спешила. Усилием воли я взял под контроль головокружение и спустил ноги с кровати. И может, я бы даже сам отправился на поиски долбаного врача, но дверь в палату открылась, и он пришел ко мне сам. Медсестра тут же поспешила к выходу.
- Ну, что там? – нетерпеливо поинтересовался я.
- Вы, Ян Львович, лучше бы не геройствовали и легли.
- Что… вы… обнаружили?
- Новообразование. Небольшую опухоль.
- Опухоль? – сглотнул я, хотя после наркоза во рту было сухо-сухо. – И что? Она доброкачественная?
- Мы взяли материал на биопсию, – пожилой врач снял очки и устало растер переносицу. - Точный результат будет примерно через семь-десять дней.
А если только будет… почему он выглядит так, будто нисколько не сомневается, что порадовать ему меня будет нечем? Голова кружилась все сильней. Я откинулся на подушку. Внутри что-то мелко-мелко дрожало…
- Но? Есть какое-то «но», доктор?
- Но я повидал слишком много этих опухолей, Ян Львович. И, боюсь, легко нам не будет. С другой стороны, мы выявили эту заразу на ранней стадии, и ваши шансы на полное выздоровление велики.
И опять же звучало это довольно, мать его, оптимистично! Особенно учитывая то, что мне сейчас едва ли не прямо сказали: «У тебя рак, парень»… Да только мне опять в его словах чудилось проклятое «но»… И от этого не то что все внутри переворачивалось, от этого кровь стыла. А еще хотелось кричать.
- Вы договорите? Или мне из вас клещами тянуть информацию?
- Да не привык я говорить, когда биопсии на руках нет! Черт… Опухоль маленькая. Но ее расположение… может причинить нам лишние неудобства.
- Какие именно? Говорите, как есть.
- Понимаете, образование расположено очень близко к сфинктеру. Вряд ли в ходе операции удастся сохранить его функцию.
- И что это означает?
- Возможно, вам придется вывести трубку в бок.
- И всю жизнь ходить с калоприемником?
Нет. Мне не кричать хотелось. Мне об стены хотелось биться. Головой. И плакать хотелось… От бессилия плакать. Потому что очень страшно умирать, когда только-только жить начал. А ведь я знал, что не буду жить неполноценным. Я… не смогу.
