Зажег газ, поставил сковородку, плеснул на нее растительного масла. Отрезал пять колбасных кругляшей, не очень тонких, чтобы внутри остался сок, весь не выжарился. Пока сковородка разогревалась, сделал чашку кофе. Разложил кругляши на сковородке, масло вокруг них тихо зашипело, зафыркало; убавил газ.
Лет в пятнадцать, возвращаясь из школы, делал себе такую колбасу, а до того – просто отрезал кусок, клал на белый хлеб и ел, запивая сладким чаем с молоком… Колбаса, правда, в его родном городке бывала далеко не всегда, но теперь казалось, что ел это почти каждый день. Ел и смотрел телевизор. По второй программе как раз шли научно-популярные передачи. Очень было и вкусно, и интересно.
Слава богу, родители не дожили до сегодняшнего дня. Меньше проблем. А то, кроме горя, еще и вопрос, как сюда добираться. Прямого самолета нет. Да и возраст бы у них был преклонный – за семьдесят. Как им, стареньким, бессильным быть, узнав, что сын лежит в морге?..
Умерли один за другим с разницей в полтора года. Недавно ушли, а кажется, что в другой его жизни. Точнее, когда они были – он то и дело вспоминал о них, мучился, что ничем серьезно не может помочь, да и не знал, как именно помочь. Высылал время от времени денег, хотя они обижались, доказывали, что могут обеспечивать себя сами; предлагал перевезти их сюда, но они отказывались: «Куда мы под конец? Вся родня здесь. И могилки родные». Квартира была неплохая, в кирпичной пятиэтажке семидесятых годов, почти в центре… Колосов особенно и не настаивал на переезде – родина есть родина; часто звонил, раза три-четыре в год летал с пересадкой в Новосибирске…
Да, хорошо, что они не узнают, как закончилась жизнь их Жени, их гордости… Как оглядывали его, когда приезжал, мама трогала пальто: «Шика-арно». Они, всю жизнь экономившие на всем, не могли поверить, что их сын стал таким.
– Хватит, хватит!
Колосов ссыпал со сковородки на тарелку колбасу, отрезал хлеба. Уселся за стол. Сам почувствовал, что уселся основательно – локти расставлены, ноги уперты в пол… Хотел включить висящий под потолком телевизорик, но не стал. Услышит, увидит что-нибудь не то и опять сорвется на мысли. Надо в тишине, сосредоточившись на еде…
Ел торопливо, как по утрам, когда спешил. Когда впереди были большие, наполненные событиями дни. Теперь впереди было всего около пяти часов. Последних пяти часов.
– Не надо.
Но теперь это прозвучало совсем не жестко, а просительно.
Колбаса была безвкусной, пресной, бумажной какой-то… Колосов поперчил, налил на край тарелки острого кетчупа… Все равно того ощущения, что было когда-то, не возникало. То ли колбасу такую делают, то ли…
– Да в Питере никогда не умели делать хорошую колбасу, – сказал себе, вспомнив чьи-то услышанные еще в конце восьмидесятых слова. – Не умели и не научились.
Тарелка опустела; Колосов решил перед кефиром съесть еще бутерброд с маслом и сыром, потянулся за ножом и почувствовал такую тяжесть в животе, именно в животе, а не выше, в желудке, словно съел полведра…
– Вот… – даже задохнулся. – Вот так-то полдня не поесть.
Ирония не помогла – в этом быстром и предельном насыщении было что-то странное, пугающее. Организм как бы давал понять: хватит до восьми часов, больше не надо, незачем… И снова ударило ледяным потом. Голова закружилась. Нет, не закружилась, а раз-другой ее мотнуло, провернуло. Колосов даже ухватился за край стола, чтоб не повалиться с табуретки.
– Хватит, хватит, – попросил жалобно; переждал, сделал глоток кофе.
Теплая горечь… Еще посидел, еще глотнул, сморщился. Потом медленно поднялся. Постоял, наблюдая за собой… Надо помыть тарелку, вилку, сковородку… Сковородку можно и оставить…
Разобравшись с посудой, снял со слива мелкую решетку с застрявшими в ней волосками, кусочками пищи. Вытряхнул в ведро… Все эти годы боялись засора… Не засора надо было бояться…
Посмеиваясь, пошел в комнаты. Обнаружил, что до сих пор в халате. Достал из комода трусы, майку, носки. Стал одеваться и вспомнил: ведь так и не побрился.
Бросил майку на кресло, направился в ванную.
– Побриться, побриться, – бормотал. – Как же небритым…
«Как старый пень, – хмыкнуло, – сам с собой».
– А что, – оправдался, – если я один.
И кольнула обида, досада на жену, что уехала на дачу, увезла детей.
«Но ты же сам заставил уехать… Сам заставил… Отправил».
Встал над раковиной, пустил тонкой струей воду. Не глядя на свое отражение в зеркале, вынул из шкафчика бритву, упаковку с кассетами. Вставил новую, прежнюю хотел было по привычке положить на ее место – вдруг пригодится. Но внутри опять хмыкнуло: «Больше не пригодится».
Швырнул кассету в мусорку под раковиной. Обмазал щеки, подбородок кремом для бриться… Опасался, что рука будет дрожать и побреется неаккуратно, оставит клочки или вовсе порежется. Нет, многолетний и ежедневный навык не подвел – щеки стали чистыми, синевато-розовыми.
Наскоро помыл инструменты, убрал в тумбочку. Смыл волосинки в раковине. Хорошо… Вообще заторопился и всячески внушал себе, что в восемь необходимо отправиться на важную встречу. Встречу, которая, скорее всего, изменит его будущее.
– Так, так, так, – приговаривая, Колосов вошел в комнату, надел майку, носки… Костюм пока рано… В квартире тепло. Приятно в квартире.
Глаза наткнулись на циферблат часов.
Половина пятого.
На несколько секунд или на минуту, на две остолбенел. Стиснул ужас. Половина пятого… Три с половиной… Всего…
Дернулся, ожил, заметался.
– Так-так-так!..
Взял ноутбук, проверил почту. Новых писем не было. Новых писем, даже спама, не было уже три дня. Будто все всё знали и вычеркнули из всех списков, стерли из абонентских групп.
Стоял с ноутбуком в руках, думал, уничтожить ли почтовый ящик… А зачем? Ничего там нет такого… такого, что повредит жене и детям.
Да, ничего… Пора им позвонить. Должны уже выезжать. Все-таки необходимо увидеть их перед тем, как выйти.
– Алло? – спросил, когда длинные гудки прекратились, но голос жены вместо них не появился. – Алло-о!
– Да-да, Жень, привет! – радостно, по-девчоночьи как-то воскликнула Юля. – Ты как?
– Всё в порядке, – ответил он и с трудом сдержал вдруг рванувшееся из горла рыдание. – Всё… в порядке всё… Вы выехали?
– Да пока нет. Дети играют…
Колосов дернулся от этих слов, как от удара.
– А когда?
– Сейчас начну собираться. Ведь рано еще.
– Не рано! Вот-вот пробки начнутся. Воскресенье, вечер!.. – Он остановился, продыхнул, добавил спокойно уже: – Ладно, жду вас. Счастливо!
– До встречи, любимый. – И уже не ему, а детям жена закричала: – Так, собираемся! Папа нас ждё-от!
