Поставил чашку на стол. Поднялся, подошел к окну.
Тут же отшатнулся – показалось, что там только и ждут, когда он появится, чтобы влепить…
Нет, не влепят. Сейчас не влепят. Сейчас они ждут его звонка. И будут ждать до восьми вечера. Терпеливо и дисциплинированно. А потом… Потом… Еще одиннадцать часов – не стоит снова прокручивать то, что случится потом… У него есть еще одиннадцать часов.
За окном был Матисов остров.
Когда Колосов выбрал эту квартиру на набережной Пряжки, знакомые кривились: «Нашел Женя и в центре медвежий угол. А видок-то – склады и свалки».
Но вскоре острову стали придавать цивилизованный вид, и хоть пока особой красоты нет, все же это уже не медвежий угол со свалками и руинами.
А главное, тихо здесь, малолюдно. Просторно. Можно гулять и не бояться на каждом шагу сталкиваться со встречными-поперечными. Хоть Питер чувствуется. Настоящий Петербург.
Те, кто покупал в девяностых квартиры на Васильевском, на Петроградской, Литейном, теперь чуть не рыдают: «Круглосуточная толчея! Из двора не вырулить – каша людская!» А у них здесь и с выездом довольно легко. Хоть в центр, хоть за город… В Скачках – а это южная окраина города – дача. Если движение свободное, меньше часа пути.
Небольшой дом, участок… Колосов планировал построить двухэтажный коттедж, прикупить соседние шесть соток и устроить сад…
Главное, чтобы жена с детьми появились вовремя. Не застряли в пробках. Попрощаться и выйти за дверь.
От возвращения этой мысли – мысли, что скоро всё для него закончится, Колосова снова затошнило горьким. Пальцы заскребли пластик подоконника, будто старались найти выход, путь спасения, прорыть нору… Мозг смирился, а пальцы, желудок, сердце боролись. Сердце билось и рвалось изнутри, тоже хотело бежать, спастись.
«Чему ты тут радуешься? Тихий, спокойный район, легкий выезд из центра, просторная квартира… Какое это имеет значение? Теперь!.. – кричало там, в груди, за оградой ребер. – Через несколько часов для тебя ничего этого не будет. Бескрайняя чернота. И семье вряд ли жить здесь – выдавят, запугают, заставят продать. Делай что-нибудь, мчись на дачу, хватай жену, детей. Бегите куда-нибудь. Земля огромная!..»
Колосов стоял и слушал эти восклицания. То есть мозг слушал, что делается в груди… Такое и раньше случалось с ним в моменты опасности, но тогда мозг подхватывал сигналы других органов – всех этих селезенок, – заряжался ими, начинал действовать. А сейчас слушал равнодушно, отстраненно. Ведь всё испытано, пройдено. Позади сотни попыток достать денег, собрать. Погасить этот долг. Огромный долг, непомерно огромный… Теперь – тупик.
Достал сигарету из пачки, покрутил пальцами, вставил меж губ, щелкнул зажигалкой. Прикурил… Первая сигарета за день… Глянул на часы. Девять ноль пять. В это время он обычно курит вторую. Но обычно и просыпается не в половине девятого, а в половине седьмого. В девять уже работает. Работал.
По набережной бредет пожилой человек. Старик, наверно. Бредет медленно, хотя, кажется, спешит. Спешит, но не может идти быстрее… Сколько ему? Наверняка не меньше семидесяти… Надо суметь дожить до семидесяти. Не влипнуть ни в какую историю, не попасть под трамвай, не замерзнуть пьяным, не покончить с собой из-за вечной бедности, не… Не попасть ни в одну из тех ловушек, что обильно разбросаны в жизни любого человека.
Колосов несколько раз попадал в ситуации, когда его отделяла от смерти крошечная черта, какой-то миг, сантиметр.
Однажды, ему было тогда лет семь-восемь, кто-то из пацанов-соседей принес во двор несколько синевато-серых патрончиков от мелкашки – «тозовки», как называли такие ружья у них в городке, – и предложил их повзрывать. Как раз жгли листья, и пацаны решили бросить патроны в костер. Правда, огня не было, листья тлели, а не горели… Подождав несколько минут, пацаны решили разжечь огонь. Принесли сухие ветки, траву. Колосов нагнулся и стал дуть. И тут прямо рядом с ухом визнуло, и тут же хлопнуло. Он даже не испугался, а удивился, что это такое визгнуло и хлопнуло… «Бежим!» – заорал один из пацанов, и они побежали. Долго прятались за стволами тополей и слушали, как рвутся в костре патрончики.
Лет в двенадцать старшие пацаны чуть не сбросили его в Енисей. Колосов шел по мосту и столкнулся со старшаками. Они потребовали денег, а у него не было. Честно, не было. «Ну, тогда молись, чмырёнок», – сказал один из пацанов, с кликухой Няма, и схватил Колосова за пояс, приподнял… До сих пор он ощущал, как от Нямы терпко и густо пахло анашой… Колосов вцепился в перила, но голова была уже там, за мостом. Далеко внизу крутилась вода. Течение несло ее с бешеной скоростью; даже крепкие мужчины не рисковали отплывать далеко от берега… Через секунду Колосов мог оказаться там, в этой ледяной бешеной воде. И – всё… По мосту ехали машины, но ни одна не останавливалась, да и вряд ли люди обращали внимание на то, что там делает стайка ребят… Какой-то прохожий спас. Высокий, крепкий парень лет, наверное, тридцати. Щуплый вряд ли бы стал связываться, прошмыгнул бы мимо. А этот остановился. Спас. Без драки, без суеты. Просто отобрал Колосова, довел его до конца моста и сказал: «Беги домой».
Еще было. Уже когда он учился в Питере. Восемьдесят девятый год. Рядом с их училищем находилось еще одно, и между ними шла война. Дрались то и дело. Выходить на драку нужно было всем обитателям общаги. И во время очередной такой драки Колосов увидел у одного чувака из вражеского училища нож в руке. Сначала нож, небольшой, беловатый, а потом глаза. Глаза у чувака были безумные, звериные и смотрели на него. Искали, куда ударить. Колосов стоял в шаге… И тут на чувака налетел противник. Наверняка он не заметил ножа – налетел смело, ногой вперед, с криком под Брюса Ли: «Кия!» И чувак ударил его. А потом в общаге зашелестели: «Убили… Умер». Виновного искали долго, таскали на допросы всех, у кого были фингалы, разбитые костяшки пальцев… Колосов не сказал, кто был с ножом. Стукачество считалось самым большим позором, даже если стучишь на общего врага. И тот убийца продолжал учиться. Правда, массовые драки прекратились. Могли смахнуться один на один или двое-трое одного отпинать, но так, чтобы толпа на толпу с цепями и палками, уже не было…
В армии Колосова чуть было случайно не застрелил во время разряжания автомата сменяющийся часовой, а в девяностые, когда он входил в бизнес, смерть постоянно гуляла неподалеку и забрала многих и партнеров, и соперников. Они лежат на Смоленском кладбище, на Северном, Южном, двадцатилетние, тридцатилетние парни… Колосов добрался до сорока лет, и вот скоро ляжет и он.
– Ну ладно, ладно, ладно, – торопливым шепотом попытался себя успокоить.
Затушил окурок в пепельнице, подошел к столу, глотнул кофе. Хотел глотнуть еще, но не смог. Как отрава какая-то, будто действительно пробрались и всыпали в банку яда… Вылил кофе в раковину. Постоял, глядя, как коричневая жидкость исчезает под решеткой слива… Потом, чтобы чем-то заняться, стал мыть посуду.
Две чашки, бокальчик, две тарелки, вилка, нож, ложка… Но Колосов мыл медленно, тщательно, для каждого предмета капая на губку «Ферри». Хорошо ополаскивал тугой струей воды. Весь ушел в это занятие и даже пожалел, что посуда закончилась. Бросил губку. Вытер руки полотенцем.
