И тут Макс начал расспрашивать свою, зачем она приехала в Питер, что вообще ей интересно, какую музыку слушает.
Сначала она отвечала как-то спокойно; Женька почти и не слушал, увлеченный обнимашками, но потом голос горячей стал злым, она поднялась, сама налила себе вина, быстро выпила. И понеслось:
– К Цою приехала! Да! Его люблю. У дверей его стояла, а он… А он к этой свалил, в Москву! И зачем ко мне в душу лезть? Думаете, я с вами вместо него буду? Да на хрена вы мне сдались?
– С дуба ёкнулась? – растерянно спросил Макс.
– Она просто таблетки принимает… Обещала сегодня пропустить, чтоб с алкоголем не мешать, – стала объяснять сивенькая.
– Ты вообще заткнись! Ты под любого готова, сука… А я не буду, не буду! – Горячая схватила нож и стала полосовать себя по руке.
В общем, Максу с Женькой пришлось сваливать.
Другой случай. Похожий, но без истерик.
Почти перестав ходить на занятия, потеряв стипендию, Женька по субботам и воскресеньям подрабатывал на хладкомбинате – снимал с ленты стаканчики с пломбиром и складывал в коробки. Простая, но выматывающая однообразием операция… И часто напротив него оказывались одни и те же девушки… Нет, молодые женщины в его тогдашнем восприятии – им было прилично за двадцать. Как звали двух, запомнил – Ольга и Наталья. Самые обычные имена, но с этими девушками он сдружился.
Они работали на прядилке – прядильной фабрике, денег не хватало, пришлось в выходные по нескольку часов стоять на конвейере.
После первой зарплаты Женька пригласил их в ближайшую чебуречную, а потом они стали приглашать его в гости. Жили в общаге в районе метро «Проспект Ветеранов», хотя от станции нужно было еще идти минут двадцать дворами, через пустыри, мимо садовых участков. Поэтому выбирался к ним нечасто, но, преодолев злую вахту, оказавшись в их уютной, обжитой комнате, чувствовал себя как дома… Да, именно так – как дома.
Он и отвальную у них справил, они подстригли его, напугав, что в армии не стригут, а рвут волосы тупыми машинками…
Ольга и Наталья относились к нему заботливо, словно к младшему брату, а может, и сыну. У них детей не было, и при тогдашнем раскладе – вряд ли могли появиться. Работали на прядилке по лимиту, а в случае беременности могли лишиться места в общежитии.
– По закону не имеют права, – говорила Наталья, – но по жизни – выживают. Им ведь рабочие руки нужны, а не мамашки в декрете.
– По закону они нам давно квартиры должны дать, – отзывалась Ольга. – Мы по шесть лет отпахали!..
Но такие вспышки горечи случались редко. В основном велись душевные беседы, и по большей части о родных местах. Ольга рассказывала о своем селе рядом с Тулой и часто угощала привезенными оттуда огурцами, приговаривала:
– У нас в Туле огурцы лучше всех солить умеют!
Наталья была из Лодейного Поля, это не так далеко от Питера – часа три езды. Про детство там вспоминала сладко, смешила разными историями, но теперь туда не ездила. О причине Женька не расспрашивал.
На Ольгиной половине, над кроватью, висела фотография Цоя. Не того звездного, каким он стал после «Группы крови», а раннего, мало кому известного. Длинные пышные волосы, нижняя челюсть еще не так сильно выпячена вперед, на шее бусы, глаза подведены, белая рубашка с широким воротником. Этакая восточная девушка. В нижнем правом углу фото виднелся гриф гитары, колки. А в нижнем левом, поверх рубашки, – завитушка подписи… Год, наверное, восемьдесят третий – восемьдесят четвертый. Женька тогда учился в шестом классе, а девчонки, наверно, уже бегали в рок-клуб…
Теперь ходили на концерты вместе. Правда, в рок-клубе их становилось всё меньше, более-менее известные группы предпочитали Дворцы культуры – популярные концертные залы вроде «Юбилейного» или «Октябрьского», а знаменитые – СКК имени Ленина.
Однажды, ранней осенью восемьдесят девятого, Женька узнал, что «Кино» в городе и дает единственный концерт. Примчался к девушкам, но Ольга сразу отрезала:
– Я не пойду.
– Денег нет, Оль? Я куплю билеты.
– Не хочу. Не пойду.
Женька оторопел, потом оглянулся на фотку.
– Но у тебя же вот… Цой здесь.
– Вот именно – здесь. Мой. Тот. А этого не хочу.
Тогда он ничего не понял. Просто расстроился. Пошел на концерт один. Там, в толчее под сценой, познакомился с девочкой Аллой.
…Проигрыватель щелкнул, рычаг с иглой поднялся. Пластинка медленно остановилась.
– Бедный мальчик, – вздохнула мама Лехи. – Совсем ведь молоденький погиб.
– В двадцать семь, – с несогласием в голосе ответил Женька, которому двадцать исполнилось три недели назад.
– Поверь, это совсем ничего… О-ох. – Женщина поднялась. – Пойду спать. Спокойной ночи.
– Спокойной…
Она прошла куда-то по коридору. Послышался звук запираемой двери.
«Боится», – усмехнулся Женька.
8
Ждать Леху с дежурства не стал: «Я позвоню днем». Нужно было ехать сначала в военкомат, потом – в училище. Ирина Михайловна не уговаривала подождать, а под конец, когда Женька оказался на площадке, сказала:
– Да, так правильно. Он ведь невыспавшийся придет. Вечером что-нибудь придумаете.
На улице, в сравнении со вчерашним, заметно похолодало. Еще и этот ветер – как у Гоголя в «Шинели» – налетал со всех четырех сторон. Пришлось всю дорогу до «Маяковской» придерживать фуражку.
Да, было время, Женька много читал, запоями. Последний запой был в госпитале… В общем-то, и Питер он полюбил в основном по книгам. Там он был мрачным, жестоким, но одновременно таким каким-то манящим, с теплыми норками, в которых можно продремать всю жизнь. Дремать и сознавать, что дремлешь не где-нибудь, а в Петербурге.
К эскалатору пошел уверенно мимо будки, где не было турникета, но дежурная задержала:
– Покажите документы.
– Какие? Я вчера из части, еду в военкомат.
– Ну так вам должны были выдать бумаги.
Пришлось лезть в карман, доставать военник, вложенные в него предписание, требование на перевозку…
– Хорошо, – кивнула дежурная, глянув на даты. – Тут повадились – месяцами в форме ездят, чтоб не платить. Проходите.
Через двадцать минут был на «Ломоносовской». Сначала не узнал окружающую площадь. Да, и два года назад здесь располагался рыночек, но маленький, скромный, а теперь каждый метр был уставлен коробками, ящиками со всем, кажется, на свете. От банок с солеными помидорами до подсвечников и бюстов Наполеона. Позади коробок и ящиков сидели или стояли тепло одетые люди.
Женька собрался сразу направиться в военкомат, но почувствовал голод – у Лехиной мамы только чаю попил с намазанной вареньем краюшкой, от ячки отказался – и сделал крюк: помнил, что во втором от станции доме по Бабушкина была столовка. Дешевая и приличная.
