Я отключаю слух и слежу за полетом чайки, которая парит над водой, не шевеля крыльями. Летит себе, куда ветер несет. В детстве я иногда представляла, что парю в небе, а ветер надувал мое платьице, словно парус.
— …мы с женой и дочкой ездили в Тункен. Снимали домик. Но я все лето проводил за рулем, мотаясь между побережьем и Сантьяго. Продюсер не хозяин своему времени, такая уж работа. Знаешь Тункен?
— Да, ездила разок.
На этом курорте обычно пасется телевизионная и театральная публика, а еще политики левого крыла.
— И как тебе?
— Кошмар. Голые дюны и никакого пляжа.
— Да есть там пляж.
— Ага, черный, каменистый и ветреный. Это здесь пляж. — Я машу рукой в сторону Майтенсильо с его ласковым бризом и широченной полосой чистого песка.
— Ладно, согласен, он не для таких утонченных особ, как ты. И Эсекьель.
— Оставь Эсекьеля в покое! — взрываюсь я.
Роке смотрит мне в лицо, вздернув брови:
— Поверить не могу.
— Во что ты не можешь поверить?
Мы дошли до скал, и я уверенно перескакиваю с камня на камень, а Роке отстает, неловко перетаптываясь и едва удерживая равновесие.
— Подожди! — кричит он.
Я добралась до самой высокой скалы, с макушки которой ниспадает к морю широкий каменный шлейф. Жду, обхватив колени руками, без единой мысли, усевшись на мысу, упершемся в море, словно огромный мозолистый палец. Слышу неуверенные шаги подбирающегося Роке. Он садится рядом со мной и смотрит вдаль. Вздыхает. В уголках его глаз обозначаются лучики морщинок. До этого момента я не задумывалась, есть ли морщины у Эсекьеля. Само собой, есть, но я его вижу и помню только молодым, каким он был в пору нашей влюбленности.
— Я тебе противен, — говорит Роке.
— Не противен. Просто… Я не знаю, почему мы вместе.
— Потому же, почему и всегда.
— Всегда? Мы с тобой чужие. О своих родителях ты мне сегодня рассказываешь первый раз, а про дочку не упоминаешь вообще, если я не спрошу. Ты не знаком ни с моими друзьями, ни с родными. — Я стараюсь говорить бесстрастно, а выходит беспощадно и зло. — У меня нет сил выстраивать жизнь с тобой, она у меня своя, и значительную роль в ней играет Эсекьель. С ним я чувствую себя не пустым местом, чувствую, что кому-то принадлежу.
— Неправда. Ты выдаешь желаемое за действительное. С ним ты думаешь о следующей нашей встрече. Вечное заблуждение. Проклятие! — вырывается у него. — Как у нас что-то сложится, если мы ничего не делали вместе, кроме как трахались украдкой? С Эсекьелем ты перепробовала все, даже чужих мужчин, а от меня пытаешься отделаться любой ценой. Сама подумай: глупые разговоры, развод, даже психолог… — Он загибает пальцы, перечисляя.
— С таким же успехом, — возражаю я с холодной бесстрастностью врача, — можно подойти к этому с другой стороны. Если столько времени я не опускала рук, несмотря на все неудачи, не значит ли это, что мне нужен только Эсекьель?
У меня перед глазами возникает коренастая, пухлая, не отличающаяся изяществом женщина с короткой стрижкой. При всем при этом от нее веет непоколебимой уверенностью. Одета она кое-как, в офисе беспорядок, в волосах седина, щеки обвисли, но другого такого именитого психолога в Сантьяго еще поискать. Принимает в одном из помпезных зданий, где сплошь мрамор и стекло, плохие лифты и тонкие стены, — обычное пристанище стоматологов, психологов, психиатров, дерматологов и косметологов.
Эсекьель идет, не поднимая глаз. Мы пришли искать способ спасти свой брак. После моего возвращения к Роке нам оставалось только одно — подать на развод, однако ни Эсекьель, ни я не решались собрать вещи и уйти. Эсекьель предпочитал мириться со зловещей тенью «этого козлины», а я думала, что все еще люблю его, мужа. У нас отпала необходимость охотиться на других в поисках утешения, чтобы преодолеть сексуальную неудовлетворенность. Так мы и объясняем психологу, наперебой перечисляя многочисленные положительные стороны нашего союза и оставляя за скобками единственную проблему. В конце первого сеанса Селия заверила, что и ей со стороны заметна любовь, которую мы питаем друг к другу. Она смотрела то в пространство между нами, то в свою тетрадь с заметками и хрустела пальцами. Несмотря на негромкий голос, слова ее звучали весомо — она посоветовала нам не ломать пока дров и поработать над отношениями. Если бы мы вообще не хотели спать друг с другом, не было бы и желания что-то наладить. Отказываться от любовников тоже не обязательно, если нам обоим не претит сложившийся расклад. Мы с Эсекьелем покосились друг на друга. Если до этого дня я еще безотчетно сомневалась, то теперь вдруг четко осознала, что у него действительно имеется постоянная любовница.
Последующие сеансы Селия посвятила исследованиям наших встреч с «третьими», выясняя, что послужило поводом для каждой из них, и завершила расспросы удовлетворенным кивком. «Вы сильно любите друг друга. Это очевидно. Амелия, твоей любви хватает с избытком и на Эсекьеля, и на Роке. А ты, Эсекьель, нашел способ, любя ее, не усложнять себе жизнь». Затем она принялась копать наши отношения с родителями. На Габриэле Барросе мы споткнулись: Эсекьель промолчал, а я изложила все, что мне было известно, о привычке Габриэля таскать в постель студентов обоего пола.
— Зачем ты это рассказываешь? — не выдержал Эсекьель.
— А почему нет? — тут же вмешалась Селия и, заверив, что здесь нет ничьей вины, кроме самого Барроса, продолжила расспросы. — Теперь про твою мать и твою. И про сестру. Что вы к ним испытываете?
И снова недомолвки. «Похоже, твой отец на потенцию не жаловался», — резюмировала Селия, глядя на Эсекьеля по-детски изумленными глазами. А я представила, как он подростком вламывается без стука в отцовскую комнату и застает Габриэля, трахающего студентку. Следом всплыла другая картинка: вот Эсекьель, сам уже студент, засматривается на женщин, которых отец приводит в дом, пытается завоевать какую-то из них, но в итоге ее отбивает и укладывает в постель отец. Эсекьель — свидетель амурных похождений отца, Эсекьель — обозреватель плодов чужого литературного труда, Эсекьель — свидетель удовольствия, доставляемого мне другими мужчинами.
Моя мать и наше с мужем нежелание иметь детей тоже послужили темой нескольких сеансов, хотя я и не видела в этом смысла. Маменькины опасения насчет меня я всегда объясняла эгоистичным желанием устраниться от проблем, а вовсе не заботой из чувства любви. Все просто. Любая трудность вызывала у маменьки не желание защитить, а исключительно гнев.
Мы ходили к психологу два раза в неделю. Примерно на десятом сеансе Эсекьель, возможно, из финансовых соображений (хотя большую часть расходов по дому несла я, по настоянию Селии сеансы мы оплачивали пополам), спросил: как мы поймем, нужен нам развод или нет? Она сама нам скажет, придя к какому-то выводу? В ответ мы услышали банальность: психолог не диктует пациентам, что делать. Нужно ждать, слушать сердце, то есть полагаться на бессознательное. Как оказалось, истинный смысл этой фразы нам еще предстояло узнать.
