— Про Суд Хранителя говорил, да про ведьму, которая не ведьмой оказалась!
Гимтар остановился и навострил уши.
— А! Ты про этого дурака? Он своими побасенками уже третий день народ веселит!
— Это тот, что про Старого Хозяина рассказывал? Как он их обсыкивал?
— Ага, ссал им сверху на головы!
Раздался дружный хохот.
— Да, это же тот дурень, что как напьется — орет «мальчишка всех нас спас»!
— Никакой он не дурень! Мы дурни. Я вот подумал — какой же это мальчишка может вместе с упрямым Хродвигом ездить?
— Кто? Кто?
— Да иди ж ты!
— Быть не может!
— Да точно говорю! Только Данова Кровь над Хозяином Гор превозмочь могла. Видно ли — чтоб Джогу-Вара простого мальчишку слушал?
— Да это ж наш Ултер!
— Левый? Левый?
— То-то я смотрю — младшенького-то Дана Рокона, храни его Матерь от невзгод, на Летней Вилле не видать.
Танас потихоньку отошел в сторону. Мужики, а как распустят языки — хуже самой последней деревенской сплетницы становятся. Танас прошел дальше. Здесь дорога сужалась перед въездом в Архогу. С одной стороны высились груды уложенных просушенных бревен, а с другой размещался просторный загон, забитый блеющими овцами. Гимтар покрутил головой, почесал макушку. Дернул за бороду и подозвал охрану.
— Ну-ка, ребятки, идите сюда…
Как выяснилось позже, Гимтар смог украсть у Пограничной Стражи больше, чем три дня. Если сотни дисциплинированных воинов-порубежников кое-как продрались через муравейник осенней ярмарки, то обоз с провизией и длиннющий караван рабов безнадежно увяз в нем и застрял. Телеги сцепились намертво, перегородив дорогу. К несчастью, вдруг раскатились плохо уложенные бревна, раздавившие пару повозок обоза. Добавили переполоха и разбежавшиеся напуганные глупые овцы… Вслед за овцами чуть не сбежали рабы, которых гнали в Шахты и в Колодец. Пограничная Стража, охраняющая невольничий караван, не имела той сноровки, что была у Дорожников, и не умела держать рабов в кулаке. Как поговаривали, некоторые рабы все-таки сбежали.
В тот вечер на Вилле танас выставил перепачканной еловой смолой охране пару бочонков крепкого пива. Домочадцы шептались и недоумевали — с чего бы это расщедрился суровый Гимтар? Стареет что ли? Или по мальчишкам скучает по-прежнему?
Клоп
Клоп с размаху приложился деревянной лопатой по крупу упрямой лошади. Та всхрапнула, покосилась бешено, переступила ногами… Но Клоп уже знал ее подлый норов, и треснул еще раз. Та мигом успокоилась и сдвинулась в сторону.
«Это я раньше вас, сволочей, побаивался, — подумал Клоп, сгребая ненавистные конские яблоки в кучу. — А теперь нет. Главное — лопату держи крепче и спиной не поворачивайся. Когда сзади стоишь».
Лошадь у коновязи фыркнула недовольно, и Клоп откинул собранную кучу навоза в проход. Пройдя мимо кобылы, Клоп потрепал ее по гриве и пошел к следующей. Та уже выучила, чего он хочет и посторонилась. Клоп вновь заскреб лопатой.
«У меня злата-серебра полмешка припрятано, а я тут дерьмо за лошадьми выгребаю, — в сотый раз подумал Клоп. — Сначала гребу — а затем ем».
Сколько бы он ни ворчал про себя, но ясно понимал — лошади его спасли. Лошади — и два дурня при табуне, с которыми он делит драную палатку. Мотр-лошадник и Маурх-дубина. Беглец благополучно преодолел путь от моста у деревни молчальников до развилки: дорога была простой, не заблудишься. Золото в мешке становилось все тяжелей, а провизия — все легче. Потом еда и вовсе кончилась, а Клоп несколько дней торчал рядом с огромным походным лагерем. Беглец валялся среди камней, высматривал сам не зная чего, и ломал голову. Нужно было как-то миновать горских воинов и обслугу, имперских строителей и выйти на Долинный Тракт. Если бы Клопу это удалось, то он прокрался бы по дороге ночами, обходя стороной попадающиеся навстречу села. А потом вышел бы из долины, дошел до первого города и зажил как господин. Вот только не вышло: лагерь, приткнувшийся у моста через неширокую, но свирепую речку, обойти не получалось.
Он уже совсем отчаялся, когда приметил парочку недотеп, изо-дня в день выгоняющих пастись табун. Свежая трава вокруг лагеря давно кончилась, а отгонять лошадей далеко от стоянки пастухи боялись. Вот и паслись худющие животины на одном и том же исхоженном чахлом лужку. Плешивый Мотр ходил меж лошадей, оглаживая худые бока, едва не плача в бороду. Маурх-дубина глядел на приятеля и тяжко вздыхал.
Клоп смотрел на них из-за камней день, другой. Брюхо липло к хребту, в глазах мутилось — и беглец решился. Вытащил три серебрухи и зажал в кулаке. Спрятал котомку с добром под приметным валуном, надежно присыпал каменным крошевом, утоптал. Выкатился по склону горе-пастухам навстречу и пал в ноги. Замычал тоскливо, тыча пальцем в рот, другой рукой протягивая монеты. Плешивый как увидел серебро — аж затрясся весь. Смахнул монеты с ладони, за шкирку поднял и потащил к лошади.
С коровами-то, было дело, Клоп много знался: и дерьмо прибирал, и доил, и кормил. Вот и не почуял сперва подвоха. Потянулся потрепать животину по гриве — а та как куснет за плечо! Еле-еле успел выдраться! Лошадник заржал, паскудник, и хлопнул Клопа по спине.
— Работать будешь? За лошадками смотреть? — весело спросил плешивый, любуясь монетами на ладони.
Клоп радостно закивал, а второй — немолодой уже мужик — ткнул маленьким твердым кулачком под дых. Клоп рухнул на землю — удар был слабым, но и он сколько дней не жравши!? В четыре руки его быстро обыскали. Ничего не найдя, усадили на задницу. Плешивый схватил одну из лошадок, выглядевшую не такой заморенной, и пустился вниз.
— Ты откуда взялся? — принялся расспрашивать оставшийся табунщик.
Клоп только знай, мычал жалостливо, кивал в сторону гор и пожимал плечами. Дознатчику это быстро надоело, и он махнул на недомерка рукой. И сам принялся жалиться на жизнь, рассказывая, в какую переделку он, Маурх, с другом-лошадником Мотром попал в этих клятых горах. Тогда-то Клоп и узнал, что встреченные оборванцы — его старые знакомцы. Почти. Как оказалось, приятели недавно прислуживали тем дорожникам, чьи тела Клоп с остальными восставшими побросали в Колодец. Хозяев, получается, прибили, а слуги с лошадьми остались.
Клоп вспомнил побег из Старого Поста с пьяным в дым Книжником. Вспомнил, как их чуть не прирезал встреченный Пиво с дружками. Всё вспомнил. И встреченный по дороге вниз разоренный лагерь дорожников, и то, как соватажники с горящими глазами метались по стоянке, горланя во всю глотку и вспарывая тюки в поисках добра и браги с вином. И себя, радостного, вспомнил; как он упёр оттуда мешок овса.
Не иначе, сам Пагот-насмешник поставил этих двух на его пути. Клоп покосился на разговорившегося Маурха. Если табунщики узнают, что это он виноват в бедах их любимых лошадок, то забьют на месте. За тот украденный мешок овса еще и покуражатся напоследок. Поэтому главное — чтобы никто не признал в нем беглого колодезного раба. А кто его может признать? Из тех, кто отправился за горским золотом, в живых осталось только двое: он и Книжник. Но Арратоя увезли в другую сторону, а в горах зима настает быстро.
