– О! – Темные глаза молодого человека заблестели.
– Бюро викторианской эпохи, переделанное в бар в двенадцатом году.
– О!
– И еще, сэр: фотография Джин Харлоу
[2]
в рамке, с автографом.
Молодой человек смотрел на продавца с нескрываемым восхищением.
– Думаю, мы договоримся. – Чилдэн почувствовал, что достаточно заинтересовал посетителей. Он достал из внутреннего кармана пиджака ручку и записную книжку. – Если позволите, я запишу ваши имена и адрес.
Проводив молодоженов до дверей, Чилдэн еще некоторое время, размышляя, глядел на улицу. Вот уж повезло так повезло! Если бы все дни были похожи на этот! Магазин для него не просто бизнес, а отдушина. Где еще можно вот так запросто познакомиться с молодой японской парой, причем чувствовать себя рядом с ними не убогим янки или в лучшем случае торговцем поделками, а полноценным человеком? Да, только на них и может надеяться мир, на юное поколение, которое не помнит войны.
«Всему когда-нибудь приходит конец, – рассуждал он. – Исчезнут национальности, исчезнут завоеватели и покоренные, останутся только люди».
И все же Чилдэн не мог без волнения представить, как постучит к ним в дверь. Он заглянул в записную книжку. Семья Казоура. Его наверняка пригласят к столу, предложат чаю. Только бы не дать маху, только бы не показаться бестактным!.. «Девушку зовут Бетти. Какое выразительное лицо! – мечтательно думал он. – А глаза – такие умные, милые!»
Мечты… У него закружилась голова. Они безумны, если не сказать пагубны! Известны случаи связи японцев и янки. Японца и женщины-янки. А здесь…
Даже подумать об этом страшно. Кроме того, она замужем. Он постарался выбросить Бетти из головы и занялся разборкой почты. Прошло полчаса, а руки все еще дрожали. Но едва Чилдэн вспомнил о предстоящей встрече с Тагоми, как дрожь унялась, волнение сменилось решимостью. «Надо подобрать что-нибудь подходящее. Но что?»
Телефон. Поставщики. Связи. Взять полностью отреставрированный черный «форд» с матерчатой крышей «большой шлем» двадцать девятого года выпуска – за это поставщик будет твой навеки. Или трехмоторный почтовый самолет, разобранный и в смазке, прекрасно сохранившийся в сарае алабамского фермера. Показать мумифицированную голову мистера Буффало Билла с волнистыми светлыми волосами – «американскую сенсацию». «Сэр, у меня лучшая репутация на всем Тихом океане, даже на Родных островах. Не верите – спросите любого ценителя искусства».
Чтобы лучше работал мозг, он закурил сигарету с марихуаной превосходного сорта «страна улыбок».
* * *
В своей каморке на Хэйес-стрит Фрэнк Фринк заставлял себя подняться с кровати. Сквозь жалюзи на одежду, грудой валявшуюся на полу, падали солнечные лучи, сверху поблескивали стеклышки его очков. «Не наступить бы, – вяло подумал Фрэнк. – Надо вставать, идти в ванную… Может, лучше ползком? Или покатиться?»
У него болела голова, но в душе не было ни капли сожаления. «Уходя – уходи, – сказал он себе. – Сколько времени? – Часы лежали на туалетном столике. – Половина двенадцатого, ничего себе!»
Фрэнк не вставал.
«Вот и выперли», – подумал он.
Вчера на фабрике он, конечно, перегнул палку. Не стоило распускать язык перед Уиндэмом-Мэтсоном, обладателем рыхлой физиономии с сократовским носом, кольца с бриллиантом и золотой «молнии» на брюках. Одним словом – власти. Трона. В голове у Фрэнка гудело, мысли путались.
«Да, теперь я в черном списке. Безработный. Квалификация, пятнадцатилетний стаж – все псу под хвост».
Придется идти с жалобой в Комиссию по делам рабочих. Фрэнк не замечал, чтобы Уиндэм-Мэтсон водил дружбу с «буратино» – белым марионеточным правительством Сакраменто, – а потому надеялся, что его бывший работодатель не пользуется авторитетом у подлинных хозяев, у японцев. КДР подконтрольна «буратино». Обратившись туда, он предстанет перед четырьмя-пятью белыми упитанными подонками средних лет, вроде Уиндэма-Мэтсона. Если он не добьется справедливости в Комиссии, можно пожаловаться в одно из токийских Торгпредств – они есть в Калифорнии, Орегоне, Вайоминге и той части Невады, которая принадлежит Тихоокеанским Штатам. Но ежели и оттуда он уйдет несолоно хлебавши…
Фрэнк лежал и рассматривал ветхую люстру под потолком. В голове возникали и рушились планы, один нелепее другого.
Можно, например, перебраться в Штаты Скалистых Гор – это проще простого. Но где гарантии, что тамошние власти не выдадут его ТША? Нет никакой гарантии. А если махнуть на Юг? Бр-р! Что угодно, только не на Юг. Белому человеку, конечно, там привольнее, чем в ТША. Но… «В гробу я видел такое приволье!» – мрачно подумал Фрэнк.
Юг имел одну неприятную особенность. Он тысячами уз – экономических, идеологических и еще бог знает каких – был связан с рейхом.
А Фрэнк Фринк был еврей. По-настоящему его звали Фрэнк Финк. Он родился на восточном побережье, в Нью-Йорке. В тысяча девятьсот сорок первом году, сразу после разгрома России, был призван в армию. Когда японцы захватили Гавайские острова, его перебросили на западное побережье Соединенных Штатов Америки. Конец войны застал его на территории, отошедшей к Японии, где он и жил последние пятнадцать лет.
В сорок седьмом, в день капитуляции, он чуть не спятил. Поклялся отомстить проклятым япошкам и закопал в подвале дома свою винтовку. Любовно смазанная и обмотанная ветошью, она по сей день ждет часа, когда Фрэнк и его однополчане поднимут восстание.
В сорок седьмом ему было невдомек, что время – великий лекарь. Ныне, если он и вспоминал о своих давних мечтах устроить варфоломеевскую ночь и вырезать ненавистных «буратино» и их хозяев, то у него возникало чувство, словно он листает дневник школьной поры: вот Фрэнк собирается стать палеонтологом, а вот – дает себе слово жениться на Норме Праут, самой красивой девчонке в классе. Черт побери, сколько воды утекло с тех пор, как он вел дневник, слушал пластинки Фрэда Аллена и смотрел фильмы с участием Филдса!
[3]
Со дня капитуляции он имел дело с тысячами японцев и никому из них не причинил вреда. Да и глупо думать о мести через пятнадцать лет. Впрочем, был один тип, которому Фрэнк с удовольствием перегрыз бы глотку. Омуро, его бывший квартирный хозяин. В начале пятидесятых, во время кризиса, он скупил жилье в центре Фриско и показал себя настоящей акулой: делил комнаты на крошечные клетушки, взвинчивал квартирную плату и ни разу не делал ремонта. Особенно сильно это ударяло по карману бывших военнослужащих, которым было труднее всех найти работу. Спасибо японскому Торгпредству – его чиновники судили Омуро за спекуляцию и отрубили ему голову. Зато теперь ни один делец не осмеливается нарушить суровый, но справедливый японский Гражданский кодекс. В этом заслуга нынешних оккупационных властей, пришедших на смену Военному Кабинету.
