Речь не о том, чьи оценки точнее или справедливее, а о том, что советский подход к истории отличается намеренным плоскостопием, косолапостью и астигматизмом. Таковы, объясняет начальство, требования патриотизма. Довольно странные, надо сказать, требования. Тот же Черчилль, с подчеркнутым уважением относящийся к вкладу СССР, советского народа и лично Сталина в итоговую Победу, смотрит на ее истоки несколько шире. Ничуть при этом не переставая быть жестким антикоммунистом и антисталинистом. Да и всей британской историографии почему-то не приходит в голову национализировать Победу и утверждать, что «Черчилль Гитлера победил». В тех же воспоминаниях он добросовестно пишет про декабрь 1941 г.:
«Победы русских ясно показали, что восточная кампания Гитлера была роковой ошибкой, а вскоре должна была вступить в свои права зима. Наконец, на нашей стороне сражались теперь четыре пятых населения всего мира. Конечная победа была бесспорной»
[207].
На пути к войне. Частный случай Коминтерна
Перед Второй мировой войной у Сталина были разные варианты не только внутренней, но и внешней политики. Он выбрал те, которые выбрал. Исходя из тех приоритетов, которые имел.
VI конгресс Коминтерна (1928 г.) по настоянию делегации ВКП(б) в числе главных политических задач указывает борьбу с правым уклоном и поддерживающей его социал-демократией. Формулировка откровенно сталинская. Вождь последовательно и неуклонно ведет борьбу за лидерство, в том числе за лидерство в мировом революционном движении. В ту пору он еще не осознал реальной силы западных демократий, по заветам Ильича искренне их презирал и всерьез рассчитывал стать начальником «Мировой республики Советов». Для чего не жалел денег и политических ресурсов на Коминтерн и на истребление классово близких конкурентов в левых движениях Европы. Чтобы стать гегемоном мирового пролетариата, необходимо в первую очередь очистить поляну от мерзавцев, нацелившихся на ту же целевую аудиторию. То есть от социал-демократов, меньшевиков и прочей дряни.
Чисто ленинский подход. Тот тоже быстро сужал круги непримиримости, фокусируясь на классово близком (и, следовательно, самом опасном с точки зрения борьбы за статус демиурга) окружении. После установления диктатуры борьба с мировой буржуазией для него уже не так актуальна. Мировая буржуазия далеко, первоочередной угрозы не представляет, с ней вполне можно торговать, играть в кошки-мышки, стращать ею трудящихся. Для реального удержания власти теперь значительно важнее устранение путающихся под ногами социал-демократов и социал-революционеров с их выборами (которые большевики проиграли), Учредительным собранием и прочими соглашательскими штучками. Вскоре наступает очередь марксистов-меньшевиков («большевиков второго сорта») типа Мартова, Плеханова или Громана. Параллельно на селе идет расправа с «русскими полуварварами» (это тоже ленинское выражение), которые тупо саботируют прогрессивные социалистические преобразования. К концу эпопеи он закономерно втягивается в разборки уже между собственно большевиками типа Троцкого и Сталина, поочередно вступая в тактические союзы то с тем, то с этим.
Тов. Сталин эту логику полностью перенял и развил, уверенно переместив центр репрессий (то есть классовой борьбы) в собственную партию. Что же касается европейской арены, то там главным соперником в борьбе за статус глобального Отца народов ему видится социал-демократия. Ей, стало быть, и первый нож. Сама топология террора в виде сужающихся концентрических колец или закручивающейся воронки ясно показывает, кто исполняет функцию черной дыры в одной отдельно взятой под контроль части вселенной.
В декабре 1927 г., на XV съезде ВКП(б), тов. Сталин со своей обычной безапелляционностью невесть почему заявляет, что II Интернационал выродился в придаток империализма, авторитет социал-демократических партий в широких массах рабочего класса падает, а авторитет Коминтерна и СССР растет: «Все эти факты с несомненностью говорят о том, что Европа вступает в новую полосу революционного подъема». И в классическом стиле церковной гомилетики дословно повторяет то же самое через страницу: «…теперь мы имеем все основания утверждать, что Европа явным образом вступает в полосу нового революционного подъема (выделено Сталиным. — Д. О.)»
[208].
Ну, имеют все основания утверждать — и молодцы, дай Бог здоровья. Однако на этой смелой констатации мысль вождя не останавливается. Коль скоро в его когнитивном аппарате наблюдается революционный подъем, во весь рост встает вопрос о том, кто данный подъем возглавит. Только поганая европейская социал-демократия (если перетянет одеяло на себя) может лишить Отца народов его «самоочевидного» права. Поскольку для Сталина, Ленина, а до них и для Маркса идея антагонистической борьбы классов есть наукообразное прикрытие вождистских амбиций, лейбл классового врага автоматом прилепляется к любому, кто смел стать поперек. В данном случае к Социалистическому Интернационалу как придатку империализма.
Месяцем ранее, 7 ноября 1927 г., в торжественном выступлении по случаю юбилея Октябрьской революции, Сталин формулирует постулат предельно четко:
«Нынешний социал-демократизм есть идейная опора капитализма… Невозможно покончить с капитализмом, не покончив с социал-демократизмом в рабочем движении (выделено Сталиным. — Д. О.)»
[209].
Главный классовый враг обозначен. Вперед!
В июле 1928 г. на очередном пленуме ЦК ВКП(б) первым вопросом стоит конгресс Коминтерна. Вторым — программа Коминтерна. Сомнений, кем эта программа сочиняется, продвигается и спонсируется, нет. В рамках борьбы за единственно верные советские очевидности в сборнике партийных документов 1941 года издания извещение о первых двух пунктах повестки есть, но ни самих решений, ни стенограммы обсуждения нет
[210]. Материалы пленума публикуются начиная с третьего пункта — там опять про хлебозаготовки. Несложно понять почему: когда в 1941 г. сборник готовили к печати, проект Коминтерна Сталиным был уже сдан в утиль. Не оправдал доверия. Явного революционного подъема в Европе не видно даже в самый большой микроскоп. Хотя ресурсов и усилий было положено более чем достаточно.
Как и в случае с железными дорогами, потерпев неудачу, Сталин теряет к теме интерес, ярится и ищет виноватых — среди тех, до кого руки дотягиваются. То есть в первую очередь среди деятелей международного коммунистического движения. Многие из них пошли в расход — за то, что плохо боролись. В 1941 г. вспоминать, как вождь строил свою международную политику до Второй мировой войны, дураков уже не осталось. Что же касается Социалистического Интернационала (Второго), который благополучно выдержал сталинские удары и после войны превратился в одну из ведущих политических сил в Европе, то до брежневских времен о его существовании большинство советских людей просто не знало. Как и о том, какова была судьба Коминтерна после того, как Сталин понял, что мировым вождем ему уже не бывать.
