— Свои! — крикнула фигура, подняв над головой скрещенные руки, в одной из которых Михаил разглядел удлиненный цилиндрическим набалдашником глушителя пистолет. — Не увлекайся, — уже спокойнее добавил Дорогин, медленно вставая с корточек, — не стреляй в меня, добрый молодец, я тебе еще пригожусь.
— Все, что ли? — спросил Михаил.
— Кажется, все…
Шахов прислушался. В квартире было тихо, лишь из-за двери спальни раздавался негромкий детский плач. С тревожно бьющимся сердцем он шагнул туда, и тут дверь туалета с грохотом распахнулась настежь. В узком темном проеме возникла еще одна испускающая слабый фосфорический свет фигура. На дульном срезе скорострельного штурмового пистолета забилось косматое злое пламя, прихожая наполнилась треском выстрелов, звоном разлетающихся стеклянных осколков и тупым стуком коверкающих штукатурку пуль. Чеченец палил веером, наугад, не видя цели, но он стрелял из «ингрэма», а эта уродливая шепелявая машина выпускала двадцать пуль в секунду, и пули были тридцать восьмого калибра.
Шахов почувствовал сильный безболезненный толчок в правый бок и выстрелил навскидку. Судя по тому, как качнулся чеченец, пуля попала ему в грудь. Но, теряя равновесие, он успел снова нажать на спуск, выпустив на волю последние четыре или пять пуль. Три из них нашли цель. Фосфорическое мерцание в линзах прибора ночного видения стало стремительно меркнуть, и, падая, Михаил удивился: неужели у него испортились инфракрасные очки? Он так и умер, пребывая в заблуждении, уверенный, что в темноту погружается не он сам, а окружающий мир.
Дорогин боком шагнул в прихожую из гостиной и трижды выстрелил в человека, который сидел на полу туалета, привалившись спиной к унитазу, и непослушными руками пытался вставить в рукоятку «ингрэма» новую обойму. Тело кавказца трижды содрогнулось, принимая в себя свинец, скособочилось и завалилось набок, с негромким стуком ударившись пробитой головой о выложенную кафелем стену. Еще секунду или две Дорогин продолжал давить на спусковой крючок, пока не осознал, что обойма «вальтера» пуста.
Сунув разряженный пистолет за пояс, он опустился на одно колено рядом с Шаховым и попытался нащупать пульс.
— Что же ты, дружище? — сказал он, наконец, и медленно выпрямился, рассеянно вытирая о штанину испачканные кровью пальцы.
В узкой, как пенал, спальне по-прежнему слышались приглушенные всхлипывания, временами переходившие в тоненький жалобный плач, напоминавший то, как скулит обиженный щенок. Дорогин огляделся и, заметив забившийся в угол светящийся комочек, наклонился над ним.
— Пойдем, маленькая, — сказал он, осторожно беря на руки теплое, конвульсивно содрогающееся от сдавленных рыданий тельце. Голос почему-то звучал хрипло, слова царапали горло и напоминали рычание, вырывающееся из глотки раненого зверя, и ему пришлось откашляться, прежде чем заговорить снова. — Не бойся, все плохое кончилось. Сейчас поедем к маме. Мама нас ждет, скучает, бабушка пирогов напекла и все глядит в окошко: где, спрашивает, моя Анюта? А Анюта — вот она, сырость разводит…
В прихожей ему пришлось перешагнуть через лежащее поперек дороги тело Михаила, и он про себя порадовался тому, что в квартире темно и что девочка, если повезет, никогда не узнает, что на самом деле приключилось с ее отцом, а главное — почему. А то ведь, чего доброго, станет винить в его смерти себя и к двадцати годам совершенно изведется. Дети — они ведь такие, никогда не угадаешь, что может прийти им в голову…
За дверью квартиры лежало еще одно тело. Дорогин изумился: кто бы это мог быть? — а потом сообразил, что это, по всей видимости, Ибрагим, которого отыскала шальная пуля. Наверное, кто-то там, наверху, решил, что легкая смерть станет для него наилучшим выходом. Дорогину это решение представлялось спорным, но, в конце концов, кто он такой, чтобы судить Всевышнего?
На пустом загородном шоссе примерно на полпути между Москвой и Вязьмой он остановил микроавтобус на мосту через какой-то безымянный ручей. Снегопад прекратился, в свете фар лениво клубился сырой оттепельный туман. Намаявшаяся Анюта спала в темноте прогретого салона, укрытая старой камуфляжной курткой, и временами сильно вздрагивала во сне. Дорогин вышел из машины, без стука прикрыл дверцу и подошел к бетонным перилам. Теперь стало слышно, как внизу журчит невидимая в темноте вода. Было уже начало четвертого. Глаза жгло, словно туда насыпали горячего песка, веки налились свинцовой тяжестью и все время норовили сомкнуться. Сергей собрал с перил пригоршню мокрого снега и умыл им лицо. Утершись рукавом, он закурил, а потом вынул из-за пазухи теплый, увесистый полицейский «вальтер РРК», взвесил на ладони, будто прощаясь, и разжал пальцы. Под мостом булькнуло. В переводе с немецкого аббревиатура «РРК» означала «полицейский пистолет, гроза криминала», и этой ночью он оправдал свое название, которое всегда казалось Дорогину чересчур амбициозным.
То, что ему предстояло, лежало на душе тяжким грузом: как уже было сказано, Дорогин терпеть не мог беседовать со свежеиспеченными вдовами. Кроме того, вся эта история разбередила старые раны, которые, как выяснилось, были из тех, что никогда не заживают до конца. К горлу то и дело подкатывал горький комок. Сергей многое бы отдал за то, чтобы поменяться с Шаховым местами. Майор погиб, спасая свою семью. Дорогину это в свое время не удалось — просто не выпало такого шанса; ему пришлось довольствоваться местью, которая, как оказалось, ничего не вылечивает и никого не возвращает с того света.
Докурив сигарету до самого фильтра, он выбросил окурок в темноту за перилами и вернулся за руль. Трогая машину с места, он подумал, что надо бы позвонить Ольге Шаховой и предупредить о своем приезде, но не стал этого делать, чтобы не будить Анюту. Кроме того, ему хотелось хотя бы ненадолго оттянуть разговор, неизбежность которого вовсе не делала его более приятным.
Глава 16
Генерал-лейтенант Кирюшин, одетый в непромокаемый спортивный костюм, поношенные кроссовки и вязаную лыжную шапочку, неторопливой трусцой двигался по набережной, совершая утреннюю пробежку. Голые деревья парка неподвижно стояли в рыхлом ноздреватом снегу, между мокрыми черными стволами висел белесый туман. В черных полыньях, темневших среди серого непрочного льда, полоскались ленивые московские утки, кое-где сквозь туман неясно виднелись фигуры других бегунов и немногочисленных собачников, которые вывели на прогулку своих хвостатых питомцев. Генерал бежал, с удовольствием вдыхая полной грудью холодный сырой воздух, нейтрализуя вредные последствия сидячего образа жизни и своей многолетней приверженности к трубочному табаку.
Из боковой аллеи появился еще один любитель бега трусцой. Сворачивая на набережную, он поскользнулся на серой наледи, с трудом удержал равновесие и побежал дальше, понемногу нагоняя генерала. Андрей Андреевич услышал приближающееся шлепанье кроссовок по мокрому асфальту, но не стал оборачиваться.
Бегун настиг его и пристроился слева, отставая от генерала на шаг. Теперь Кирюшин слышал его затрудненное дыхание. Видимо, по дороге сюда он угодил в пробку или просто плохо рассчитал время, и, чтобы встреча состоялась, ему пришлось нестись через парк во весь опор.
