Арестант не заставил себя долго уговаривать. Он уселся на табурет, вытряхнул из пачки полковника сигарету, чиркнул зажигалкой и с видимым удовольствием закурил, хлюпая разбитым носом и растирая кровь по небритой физиономии рукавом свитера.
— Уговор наш помните? — спросил Семенов.
— Я-то помню, — сказал Кикнадзе. — Главное, чтоб вы не забыли, гражданин начальник.
— Я говорил со следователем, — сообщил Семенов. — Он согласен переквалифицировать ваше дело по статье непредумышленное убийство. Если сыграете убедительно, можете получить условный срок.
— Век за вас молиться буду, — пообещал Кикнадзе.
— Вряд ли ваши молитвы как-то повлияют на мою судьбу, — сухо сказал полковник и, вынув из внутреннего кармана пиджака лист бумаги, расправил его на столе. — Вот текст. Прочтите и запомните. Запомните хорошенько, подглядывать в шпаргалку не придется.
Кикнадзе взял бумагу, запачкав уголок листа кровью, и стал читать, время от времени хмыкая и озадаченно шевеля мохнатыми, сросшимися на переносице бровями.
— Моим землякам это не понравится, — сказал он, дочитав до конца. — Сильно не понравится.
— Ваши земляки об этом не узнают, если я им не скажу. А вы думали, я отмажу вас от пожизненного даром? Зверское изнасилование и двойное убийство — это, по-вашему, новогодняя шутка? Читайте, Кикнадзе, читайте, я не собираюсь торчать здесь с вами до утра!
Кавказец вздохнул, шмыгнул носом, втянув в себя кровавые сопли, и стал читать с самого начала. Не прерывая чтения, он потушил в пепельнице коротенький окурок и сейчас же закурил снова. Некурящий полковник поморщился — он терпеть не мог запах табачного дыма, а на работе вдыхать его приходилось частенько. Один только генерал Кирюшин с его трубкой чего стоил! Просто удивительно, насколько наплевательски некоторые, казалось бы, умные люди относятся к собственному здоровью, а главное, к здоровью окружающих…
— Готовы? — спросил он, когда арестованный, трижды прочтя текст, положил бумагу на край стола.
Кикнадзе кивнул и потушил сигарету.
— Я буду задавать вопросы, — сказал Семенов, убирая бумагу туда, где она не могла попасть в поле зрения камеры, — а вы старайтесь держаться естественно. Не надо играть, мы не в театре. Просто отвечайте, как отвечали следователю на допросе. Все ясно?
— Ясно, начальник.
— Тогда поехали. — Семенов включил камеру и навел объектив на разбитую физиономию кавказца. — Ваше имя и воинское звание?
— Габуния Зураб Вахтангович, полковник государственной безопасности Грузии, — без запинки ответил Кикнадзе.
— С какой целью пытались пересечь государственную границу Российской Федерации?
— Для выполнения задания руководства.
— Расскажите о задании.
Кикнадзе начал рассказывать. Семенов снимал, время от времени задавая наводящие вопросы и внимательно вслушиваясь в ответы, чтобы прервать съемку, как только его «актер» собьется или понесет отсебятину. Впрочем, нужды в этом так и не возникло: этот торгаш с рынка, в пьяном виде изнасиловавший женщину и зарезавший ее вместе с трехлетней дочерью, когда-то, видимо, получил неплохое образование и обладал хорошей памятью, так что текст он заучил едва ли не до последней запятой и воспроизводил с завидной точностью.
Когда последний вопрос был задан и ответ на него получен, полковник просмотрел запись. Кикнадзе тем временем закурил. Вид у него был довольный, прямо как у актера, только что вернувшегося за кулисы со сцены, где он с блеском сыграл трудную роль. Сыграно и впрямь было недурно. Семенов подумал, что, если бы получил эту запись из чьих-то рук, да еще и с соответствующими комментариями, она наверняка произвела бы на него впечатление. Конечно, в силу профессиональной привычки он заподозрил бы подделку, но как это проверить? Следов монтажа и каких-либо компьютерных фокусов на записи нет, она подлинная, и это единственный ее параметр, который поддается проверке. Сомнения после такой проверки все равно останутся, но это и к лучшему, потому что запись сделана именно для того, чтобы заставить кое-кого сомневаться во всем на свете…
Выключив камеру, полковник спрятал ее в чехол, а потом снял телефонную трубку и вызвал охранника. Тот вернулся, гремя ключами, и дал арестованному команду на выход. Кикнадзе шагнул в коридор, привычно заложив руки за спину. Прапорщик посторонился, пропуская его, и, прежде чем закрыть дверь, взглянул на Семенова. Полковник едва заметно кивнул, и прапорщик кивнул ему в ответ. Потом дверь закрылась, и стало слышно, как в коридоре охранник лающим голосом профессионального вертухая подает арестованному команды.
Они шли бесконечными коридорами — арестованный с заложенными за спину руками, радующийся, как ловко ему удалось скостить срок, обещавший стать пожизненным, и охранник, весьма довольный подвернувшемуся приработку, который, помимо всего прочего, был ему очень по душе. Дойдя до своей камеры, кавказец привычно замедлил шаг, готовясь стать лицом к стене, но вместо ожидаемой команды послышалась другая:
— Вперед.
— Куда идем, начальник? — удивился Кикнадзе, обернувшись через плечо.
— Разговорчики! — Прапорщик ткнул его в спину концом резиновой дубинки, а затем, неожиданно смягчившись, добавил: — В другую хату тебя приказано перевести. Другая статья — другие соседи, понял?
— А мои вещи?
— Поговори у меня! Будут тебе и вещи, и баба на ночь в оригинальной упаковке…
Миновав решетчатую стальную перегородку, разделявшую секции следственного изолятора, они стали спускаться вниз по громыхающей железной лестнице, пролеты которой были забраны густой металлической сеткой. Это было сделано, чтобы предотвратить возможные самоубийства, и Кикнадзе при виде этой сетки, как обычно, стало не по себе. Сетка красноречиво свидетельствовала о том, что даже те, кто строил это здание, понимали: жизнь здесь может показаться хуже смерти. Ему же оставалось только порадоваться, что его пребывание здесь надолго не затянется. Нет, бывает же на свете такое везение! А всего-то и понадобилось, что повторить в объектив камеры ту чепуху, что была написана на бумажке. Полковник госбезопасности… Ха! Да кто, находясь в здравом уме, поверит, что Реваз Кикнадзе имеет хоть какое-то отношение к спецслужбам?
Они миновали еще одну стальную решетку и оказались в узком сводчатом коридоре, освещенном редкими лампами, что через равные промежутки висели под темным от сырости, покрытым грязными разводами плесени потолком. По сырым неоштукатуренным стенам тянулись пучки силовых кабелей и изъеденные ржавчиной трубы — судя по их толщине, канализационные. Во впадинах неровного цементного пола поблескивали лужи, откуда-то доносился мерный стук капающей воды. Окон не было; заметив их отсутствие, Кикнадзе осознал, что находится в подвале, и слегка забеспокоился: ему как-то не доводилось слышать, что в подвале тоже есть камеры. А если и есть, то условия в них, должно быть, еще те… Ничего себе, заработал послабление!
