Посвящается Мишелю. Потому что в любви и в мечтах возможно все
Пролог
Лондон. 1850
— Папа?
Ответа не последовало. Маленькая, худенькая девочка замерла в центре пустой душной комнаты. В помещении было темно, а тяжелая завеса зловонного дыма и вовсе не давала возможности что-нибудь рассмотреть. В комнате было трудно дышать. Тускло горевшая свеча, установленная на столике возле одной из подгнивших стен, освещала комнату. Время от времени то здесь, то там вспыхивали и гасли, словно крошечные звездочки в туманном небе, красные огоньки. Эти мерцающие огоньки выхватывали из темноты извивающиеся, бестелесные тени, корчащиеся в причудливом немом и диком танце. Вверх вздымались изломанные руки и тонкие, нервные пальцы, безмолвно скрежетали криво распахнутые рты, а бессмысленно вращающиеся глазные яблоки наводили ужас.
Виолетта ненавидела это место. Она вжалась худенькой спинкой в засаленные деревянные перила. Больше всего ей хотелось развернуться, броситься вверх по лестнице и выскочить из дома в вечерний туманный сумрак. На воздух. Прочь из этого душного, затхлого кошмара. Но она не могла.
— Папа! — в отчаянии позвала девочка.
Вокруг нее с деловитой неизбежностью вспыхивали трубки курильщиков опиума. Из самой середины тошнотворно пахнущего марева взметнулась чья-то тонкая, бледная, безжизненная рука и бессильно упала. Малышка бросилась вперед. Сердце ее отчаянно билось.
Она добралась до мужчины, который сидел в чудовищно неудобной позе. Только опиумный дурман мог творить с плотным человеческим телом такое колдовство.
— Папа! Это ты?!
Малышка всмотрелась в живого мертвеца. Страх ее прошел, и она с силой впилась в руку отца. Рука эта становилась тоньше с каждым днем.
Он долго всматривался в нее невидящим взглядом, потом моргнул и пробормотал:
— Виолетта? Это ты? Что случилось?
Девочка с готовностью закивала, всматриваясь в обычно водянисто-голубые, а сейчас налитые тяжелой кровью и тупо блуждающие глаза отца. Если бы взгляд мужчины был ярче и тверже, никто бы не усомнился в том, что он и девочка, стоящая перед ним, ближайшие родственники. Раньше кожа у него была такой же чистой и белой, как у Виолетты, когда она хорошенько вымоется, что последний раз случилось с ней довольно давно, но теперь лицо его приобрело мертвенный желтовато-бледный оттенок. У обоих — отца и дочери — волосы были иссиня-черными. Небольшой изящный носик, резко очерченный подбородок и высокие, выступающие скулы малышка тоже унаследовала от отца. Отцовство могло было быть поставлено под сомнение только возрастом. Из-за слабого, смертельно уставшего взгляда Петер выглядел скорее как старший брат, а не отец Виолетты. Ему не было еще и двадцати четырех, а он уже больше походил на покойника, чем на молодого человека, которому суждена долгая жизнь.
— Да, папочка, это я, Виолетта. Я пришла, чтобы отвести тебя домой. — Виолетта выдавила из себя слабое подобие улыбки. От удушающе сладкого наркотического запаха ей стало дурно. Но руку отца девочка не выпускала, крепко сжимая ее в своих цепких ручках.
— Я не могу, — пробормотал Петер, просовывая трубку меж желтоватых зубов.
— Папочка… пожалуйста, — умоляла его малышка.
— Скажи Эмили, я приду домой завтра, — выдавил из себя Петер и с неожиданной для его безжизненного тела силой выдернул руку. Глаза его налились яростью.
— Но… мама умерла… уже три года назад, — задыхаясь от отчаяния, пробормотала Виолетта.
Петер уставился на дочь, словно перед ним был иностранный посол, чью тарабарскую речь он отказывался понимать.
— Папа, ты мне нужен, — упавшим голосом прошептала Виолетта.
— Завтра, — слабо повторил Петер и стал медленно заваливаться на соседа. Голова его безжизненно повисла на слабой шее. Он замер. Сосед Петера, похожий на скелет в лохмотьях, увлеченный призрачными видениями, даже не почувствовал, что на него навалился безжизненный мешок с костями. Виолетта поняла, что отца засосало в наркотическую полуявь. На глаза ее навернулись слезы.
— То же самое ты говорил мне вчера. — Вчера, и позавчера, и много недель и месяцев назад, так много, что Виолетте было не сосчитать.
— Виолетта! — раздался за спиной девочки юный встревоженный голос.
Виолетта отерла слезы рваным грязным рукавом платья, повернулась и пошла по лестнице вверх, навстречу своему другу Ральфу. Едва она поднялась из подвала, как он безжалостно схватил ее за руку и закричал:
— Почему ты снова и снова возвращаешься сюда? Мужество покинуло Виолетту. Она протянула руку, и дети побежали по аллее, прочь от этого гиблого места.
Вдоль аллеи стояли полуразвалившиеся лачуги. Влажная штукатурка отвалилась от стен, обнажая внутреннее пространство дома; на крышах замерли куски черепицы, вот-вот готовые сорваться вниз. На пробитых временем и бесчисленными подошвами ног ступенях домов праздно сидели мужчины и женщины. Возле них, в пыли, копошились худосочные ребятишки с просвечивающей кожей. Уныло плакали грудные младенцы.
— Не суйся не в свое дело, — глядя себе под ноги, сказала Виолетта, адресуя замечание своему спутнику.
Ральф был веснушчатым пареньком одиннадцати-двенадцати лет с волосами соломенного цвета. Как и его подружка, он был худ и одет в лохмотья. Глаза его, мудрые и проницательные, казалось, принадлежали взрослому, умудренному жизненным опытом человеку.
— Он никогда не выйдет оттуда!
— Не смей говорить так! — воскликнула девочка и с силой всадила крошечный кулачок под тщедушное ребро мальчишки.
Парнишка взвыл и, не помня себя от унижения, толкнул девочку прямо в грязь. Виолетта поднялась с полными гнева глазами. Ральф неожиданно смягчился:
— Извини, просто я боюсь, что ты загубишь себя в этом притоне.
Губы у девочки дрожали. Она с трудом выдавила:
— Я должна сделать это. А что, если… он умрет? Мимо детей, пошатываясь, прошли два пьянчужки.
— Он и так умрет, — вынес безжалостный приговор Ральф. — Все умирают. Мы с тобой тоже умрем.
Виолетта не ответила. К ним приближался прелестный двухместный экипаж, запряженный двумя серыми кобылками. Лошадьми правил кучер, одетый в ливрею. Поравнявшись с детьми, экипаж остановился. Все вокруг, казалось, замерло. Нищие бездельники замолчали и во все глаза воззрились на карету.
Дверца экипажа распахнулась, и из кареты вышел джентльмен в черном костюме и черной шляпе. Он опирался на трость с набалдашником в виде головы орла. Джентльмен двигался очень осторожно, стараясь не угодить в грязь до блеска начищенными ботинками. Лицо солидного господина украшали бакенбарды «котлеткой». Он посмотрел на Виолетту и улыбнулся.
— Добрый день, маленькая Виолетта. Ведь тебя так зовут, не правда ли?
