Внизу, с ружьем на плече, прогуливался часовой; завидев какого-либо прохожего, швейцарец бил прикладом о землю и грозно кричал:
— Прочь! Проваливай!
И так — на протяжении всего дня.
Ночью под окнами тюрьмы и вовсе запрещено было прохаживаться; на этот счет у караульных имелись четкие указания.
Как собирался Паоло избавиться от этого часового, несшего дежурство к тому же в непосредственной близости от одного из постов?
Маркиза старалась об этом не думать; ее вера в Корсара была безграничной.
Решетку она пилила весь день.
В часы приема пищи она замазывала щели влажными сгустками земли и пыли, которые собирала по полу.
Заслышав шум, она бросалась на свое ложе и начинала издавать глухие стоны.
Палач рекомендовал хорошо ее кормить, и руководство тюрьмы неукоснительно следовало этому наказу.
К десяти часам вечера решетка оказалась надпиленной настолько, что вытащить ее можно было одним рывком.
Пока маркиза готовилась к побегу, Паоло тоже не сидел сложа руки.
План его предполагал захват поста, а для этого нужно было узнать пароли, с помощью которых можно было бы беспрепятственно передвигаться по всему периметру тюрьмы.
Пароли эти были известны лишь часовым, командирам постов и высшему офицерскому составу гарнизона.
Заполучить их решено было следующим образом.
Один из часовых стоял у величественного, но достаточно удаленного от центра города монумента.
Паоло заметил, что солдат этот находился в ста шагах от его поста; кроме того, он увидел, что в два часа пополудни, с наступлением долгожданной сиесты, все часовые возвращаются в будку, а некоторые из солдат, поставленных следить за общественным порядком, и вовсе дремлют на посту (что было вполне объяснимо: жара достигала в те дни сорока градусов в тени).
С другой стороны, в такой солнцепек мало бы кто отказался от стакана росолиса.
И около часа дня Паоло попросил одну из своих кузин, переодетую продавщицей росолиса, пройти мимо выбранного им часового.
Поравнявшись с солдатом, уроженцем Абруцци, малышка обезоруживающе улыбнулась.
Швейцарец вряд ли бы ответил на подобное заигрывание, но абруццких мужчин кокетство девушки и стакан росолиса (росолис — это неаполитанская настойка, и настойка восхитительная) не могут оставить равнодушными.
— Эй! Прекрасное дитя! — позвал девчушку солдат.
— Что вам угодно, гренадер?
— Поцелуй, моя козочка.
— Но вы же на службе!
— Здесь нас никто не увидит.
— Что ж, тогда можете разок меня и поцеловать, — дерзко отвечала девушка. — А то я уже три или четыре дня строю вам глазки, а вы это заметили только сегодня.
— Клянусь Девой Марией, я себе не прощу, если не уговорю тебя со мной встретиться.
— И где же?
— Где тебе будет угодно.
— Но когда?
— Завтра.
— В котором часу?
— После поверки; она у нас в десять.
— Хорошо, гренадер. Встретимся в час у «Сан-Карло», и посмейте только не явиться!..
— Уж я-то приду, будьте уверены!.. Еще поцелуй?
— Можно и два, если желаете… Боже! А вы славный парень! Пить не хотите?
— Что за вопрос?
Она налила стакан росолиса.
— За твое здоровье! — промолвил солдат.
И он выпил…
— До завтра! — сказала она с улыбкой.
— Ах, красавица, даже если меня в это время должно будут расстрелять, я приду.
Послав гренадеру воздушный поцелуй, девушка удалилась.
— Ловко я с ней!.. — пробормотал солдат.
Бедняга!
Через десять минут подмешанный в росолис опий подействовал и он уснул.
Мимо проезжала карета; кругом — ни души.
В такую жару лавки, как правило, закрыты; люди предпочитают оставаться дома.
Неаполь спал.
Экипаж остановился возле будки часового, и из него вышел Вендрамин. Подхватив солдата, великан бросил его в карету, и та стремительно унеслась прочь…
Двумя часами позже, приведенный в чувство при помощи чашки крепкого черного кофе, солдат обнаружил себя в присутствии четырех офицеров, одним из которых был незнакомый ему генерал двухметрового роста.
— Ну наконец-то он пробудился! — воскликнул гигант.
И он добродушно промолвил:
— Не волнуйся, мальчик мой, и ничего не бойся; просто отвечай на мои вопросы.
Бедного гренадера била дрожь.
— Возьми себя в руки. Ты угодил в ловушку, подстроенную неизвестными злоумышленниками. — И, повернувшись к коллегам, он сказал: — Вы ведь не станете спорить, господа, что, так или иначе, этот паренек уснул на посту?
Желающих оспорить это утверждение не нашлось.
— Постарайся вспомнить, дружок, — продолжал генерал, — что с тобой произошло. Вижу, к тебе возвращается память…
— Да, мой генерал, — твердым голосом отвечал солдат. — Насколько я помню…
— Секундочку!.. Чтобы мы могли убедиться, что ты отдаешь себе отчет в своих словах, напомни-ка нам пароль и отзыв, которые ты получил утром на посту.
Солдат улыбнулся.
— Уж не думаете ли вы, что я мог их забыть? Пароль — «Гаэта», отзыв — «Гарсия».
— Отлично, — сказал генерал. — А теперь рассказывай свою историю.
Солдат поведал офицерам о том, что с ним случилось, и когда он закончил, генерал проговорил:
— Тебя накормят и напоят, после чего ты спокойно вернешься в свой квартал.
— Благодарю вас, мой генерал.
Этот бедняга выдал секрет неаполитанского гарнизона и даже об этом не догадывался.
Выпив и перекусив, гренадер почти тут же вновь провалился в сон.
Он находился на борту «Корсара».
— Не спускайте с него глаз, — сказал Паоло. — Позднее он станет одним из нас.
Отсутствие часового было замечено лишь в час обхода.
Но еще тогда, когда Вендрамин забрасывал часового в карету, Паоло пришла в голову замечательная мысль. Куском угля он написал на стене сторожки следующие слова:
«К черту дежурство! Плевать на службу! Да здравствует пьянка!»
Вот почему, придя менять часового, патрульные решили, что тот просто-напросто ушел в самоволку.
Столь ничтожное происшествие не могло привлечь к себе серьезного внимания и, после того, как приметы дезертира были переданы жандармам, его место на посту занял другой гренадер, а сам факт побега был отмечен в рапорте, поступившем к военным властям.
