Со слезами на глазах преподобный отец зачитал монахам королевский указ, и признательные капуцины, не жалея животов своих, тотчас же вознесли бурную хвалу небесам.
Курьер по-прежнему оставался в седле, и Вендрамину пришла в голову блестящая мысль.
— Давайте, крестный, чествовать этого всадника и его лошадь, — предложил он.
В едином порыве капуцины бросились к всаднику; наиболее подвижные схватили лошадь за четыре ноги, подняли в воздух, и сотни оглушительных «ура» и «Да здравствует король!» слились воедино.
— К дворцу! — вскричал Вендрамин, и процессия двинулась в путь.
Посреди нее — белый как мел всадник на лошади, удерживаемой за уздцы; вокруг них — лаццарони, монахи, толпа, поющая «Te Deum»
[34].
Впереди — крест, за которым сбегали в часовню; вокруг и позади — хоругви.
Повсюду, где проследовала процессия, — буржуа и их жены в окнах; многие выбегали на улицу и присоединялись к кортежу.
Так дошли до дворца, где в честь Его Величества была исполнена серенада, но серенада странная, спетая одними монахами.
Певчие, которые захватили с собой серпенты, протрубили фанфары — гармоничная прелюдия! — и вся толпа грянула восторженный «Salvum fac regem»
[35].
Король еще не ложился; найдя герцогиню чрезвычайно болтливой, он чувствовал себя в настроении говорить о любви, и они ворковали всю ночь.
Он подошел к окну.
При виде Его Величества толпа разразилась еще большими овациями.
Внезапно вперед вышел преподобный отец.
— Сир, — сказал он, — не имея возможности поднять на щит религии вашу высокопоставленную персону, я намерен осуществить эту церемонию с лошадью и всадником, которые вас представляют.
Язык у батюшки еще немного заплетался, но говорил он от всего сердца.
— Достань саблю! — сказал он солдату, и тот машинально повиновался.
Монах повернулся к серпентам:
— Играть осанну!
С этими словами он подлез под коня, схватил его за задние ноги и, лишив животное возможности двигаться, поднял его вместе со всадником.
Все четыре копыта лошади оторвались от земли.
Король не мог поверить своим глазам, что до Вендрамина, то он пробормотал:
— Не считая меня, такое вряд ли еще кому под силу.
Он восхищался равному ему по силе.
В этот момент на плечо великана легла чья-то рука, и он обернулся.
То был Паоло.
— Мне нужно, дружище, — сказал Корсар, — чтобы ты переоделся и отнес вот это в тюрьму.
И он передал Вендрамину сверток, в котором лежали веревочная лестница, пила и несколько других предметов.
— Хорошо, — произнес Вендрамин.
— Скажешь маркизе, что ей нужно перепилить оконную решетку.
— Без проблем.
— Это должно быть сделано уже сегодня; я буду у тюрьмы в районе часа ночи. Когда она подаст сигнал, помахав платком, мы подойдем к стене. Пусть привяжет к чему-нибудь лестницу, мы ее натянем, и она спустится. Иди, и удачи.
И Паоло удалился так же незаметно, как пришел.
Очарованный проделкой преподобного отца, король бросал пригоршни экю в толпу, которая кидалась собирать монеты с обычной в таких случаях поспешностью; образовалась порядочная толкотня.
В это время Вендрамин отвел преподобного отца в сторонку и сказал ему:
— Мне нужно вернуться в монастырь.
— Зачем?
— Я хочу все же попытаться наставить эту несчастную узницу на путь исправления, крестный.
— Ах, малыш, если у тебя это получится, король, наверное, пожалует нам целое поле.
— Возможно. Но, когда вернетесь к себе, никуда не выходите; пока я буду в тюрьме, вас нигде не должны видеть.
— Будь спокоен.
Вендрамин зашагал прочь.
— Ты видел, как я поднял лошадь?
— Это было великолепно! Я бы так не смог.
— К этому, дитя мое, меня подтолкнула твоя история с люстрой; я захотел доказать тебе, что твой крестный тоже не лыком шит.
— Да я в этом никогда и не сомневался! — сказал Вендрамин.
И он побежал в монастырь — переодеваться.
Глава XIX. Ноэми
Паоло остановил лошадей в паре сотен метров от красного дома и, бросив карету, оставшийся путь они с доктором проделали пешком.
Окна особняка были ярко освещены, что немало удивило Корсара.
— Не скажешь, что эти люди пребывают в печали, — прошептал он.
— Да уж, — поддержал его Рут и едва заметно улыбнулся.
Паоло прислушался, и северный ветер донес до него радостный шум праздника, рефрены застольных песен, раскаты звонких голосов.
— Черт побери! — воскликнул он. — Или у меня что-то со слухом, или же здесь что-то отмечают.
— Судя по всему, свадьбу.
Действительно: уже в следующее мгновение они отчетливо услышали звуки песни, без которой не обходилось в те годы ни одно свадебное застолье.
Корсар не знал что и делать.
— Должен признаться, дружище, — сказал он доктору, — что я в полной растерянности. Похоже, нам следует вернуться на корабль; этим людям не нужны наши извинения.
— И все же зайдем!
— Может, не стоит? Что-то мне подсказывает, что эта молодая особа повела себя совсем не так, как можно было от нее ожидать в сложившихся обстоятельствах. Вместо того чтобы жаловаться, взывать о мщении, рассказывать о том, что случилось, она, по всей видимости, просто наложила на себя руки. Пощадив маркизу, палач, вероятно, счел, что мы об этом немедленно узнаем и тотчас же в целости и сохранности отпустим его дочь; другого правдоподобного объяснения мне на ум не приходит.
— Как бы то ни было, я уже решил войти и войду, и трус тот, кто за мной не последует.
Озадаченный тем странным тоном, каким это было сказано. Паоло сам позвонил в дверь красного дома; на звук колокольчика ответили два огромных пса.
Вскоре появился слуга, который открыл дверь и поинтересовался у незнакомых ему людей, чего они желают.
— Поговорить с палачом! — сказал Корсар.
— От чьего имени?
— От имени тех, кто пару дней назад оставлял для него некое сообщение.
Лакей колебался.
— Мы спешим, — промолвил Корсар.
