— И собираемся устроить ей допрос с пристрастием.
— Клянусь Девой Марией и всеми святыми, вы правы, ваше превосходительство. Эти чудовища карбонарии — прирожденные враги алтаря и трона. Инквизиция, как ни прискорбно о ней вспоминать, никогда не церемонилась с предшественниками, к коим я отношу еретиков и вероотступников, этих революционеров.
Такое рвение преподобного отца министр полиции не мог не оценить.
— У вас в монастыре есть часовня, батюшка? — спросил он.
— Да, ваше превосходительство.
— А статуя Девы Марии в ней имеется?
— Разумеется, ваше превосходительство.
— Но достаточно ли богато она украшена, эта статуя?
— Хорошая диадема, — отвечал Вендрамин, — ей бы не помешала; мы пока не сумели подыскать подходящей, и это нас весьма расстраивает.
— Завтра у вашей мадонны появится роскошный венец из вермеля, но, преподобный отец, никому ни слова о том, что здесь произойдет.
— Я буду нем, как если бы речь шла о принятой исповеди.
Непринужденность, с какой его друг, пусть и неплохо вышколенный, играл свою роль, глубоко поразила Паоло; то было не последнее его ошеломляющее потрясение.
Внезапно Вендрамина посетила блестящая мысль; когда речь шла о друге, он становился потрясающе находчивым и отважным.
Что до остального, то в юношеские годы он столько раз прислуживал при мессах и слышал столько разговоров о них капуцинов, что сыграть роль настоятеля монастыря было для него как раз плюнуть.
— Господин министр, — проговорил великан, — прежде чем вы приступите к пытке, я, если позволите, предложил бы следующее…
— Говорите, преподобный отец; я весь внимание.
— Эта женщина, она итальянка?
— Да.
— Значит, как и всякая добропорядочная итальянка, в глубине души она должна быть крайне религиозна, и я сильно удивлюсь, если мне не удастся ее образумить; позвольте мне переговорить с ней перед пыткой, ваше превосходительство. В тюремной часовне я переоблачусь в епитрахиль и стихарь, мой послушник возьмет крест, и, читая скорбные псалмы, «Miserere» и «De Profundis», мы направимся к ее камере. Это должно подействовать.
— А что, неплохая идея!
— Думаю, когда она увидит крест, ее христианское сознание прояснится.
— Очень на это надеюсь. Что ж, преподобный отец, образумьте ее — и можете рассчитывать на королевскую милость.
— Все — ради Бога нашего, Иисуса Христа и папы, его представителя на Земле, ваше превосходительство, ничего — для людей. Я служу королю лишь потому, что он есть друг Господа нашего, и вся его власть — от Бога. Вот чем руководствуемся все мы, бедные капуцины. Не так ли, Теодоро?
Паоло поклонился.
— Да, батюшка, мы преданы королю, и не только потому, что в престоле церковь видит свою опору, но и потому, что, как сказал святой Павел, Omnis auctoritas a Deo
[32].
— A Deo! — отважно повторил Вендрамин. — Правильно говоришь, сын мой.
И, цинично возвращаясь к делам мирским, никогда не забывавший об интересах крестного, Вендрамин с невозмутимым апломбом промолвил:
— Пусть мы, ваше превосходительство, и далеки от мира сего, пусть многие и награждают нас за это презрением, все же мы тоже должны жить, — так нам велит Господь. Но стены нашего монастыря вот-вот развалятся, касса его пуста, мы бедны, как праведник Иов или как Вечный жид. В день, милостью людской, мы имеем не больше пяти су пожертвований, да и эти пять су наши нищие братья приносят в монастырь отнюдь не каждый вечер, так что, если его величество король…
Луиджи улыбнулся.
— Я понял вас, преподобный отец, и поговорю с королем.
Вендрамин рассыпался в благодарностях.
— Следуй за мной, сын мой, — сказал он наконец послушнику и направился к часовне. — Когда-то, давным-давно, ему уже приходилось являться в тюрьму для служения погребальной мессы.
К счастью для Вендрамина, память его не подвела.
В часовне, оставшись наедине с Паоло, он окинул юношу торжествующим взглядом.
— Мы увидим ее! — воскликнул Корсар. — И все — благодаря тебе! Не знай я, что за нами наблюдают, я бы бросился тебе на шею, дружище!
— Значит, ты больше не будешь называть меня тупицей? — горделиво промолвил Вендрамин.
— Нет.
— И отныне будешь считать меня умным?
— Да.
— И всем об этом расскажешь?
— Залезу на крышу и прокричу на весь город.
— Отлично. А то, знаешь ли, тот факт, что все полагают меня тупым великаном, слегка меня задевал. Но довольно об этом; нужно идти… «Miserere» помнишь?
— Нет.
— Тогда возьми бревиарий.
И, облаченные в священнические одежды, с крестом в правой руке и бревиарием — в левой, они двинулись в путь.
Зычным голосом, пусть и гнусавя, Вендрамин выкрикивал первую строфу псалма, на что Паоло, голосом тонким и нежным, отвечал стихом следующим; послушать их, так можно было подумать, что то церковная змея шипит под аккомпанемент кларнета.
Так и шли они по коридорам вслед за показывавшим путь тюремщиком; позади держался Луиджи.
Наконец смотритель остановился перед одной из камер, побренчав ключами, открыл дверь и отступил в сторону, освобождая проход.
Испуганная, маркиза резко вскочила на ноги…
Увидев священника и послушника, молодая женщина жалобно вскрикнула, но почти тотчас же взяла себя в руки, — столь дорогие ей черты Паоло она еще не забыла.
— На колени, грешница! — прогундосил Вендрамин, сопроводив свои слова повелительным жестом.
Маркиза бухнулась на пол.
Теперь, когда она знала, что имеет дело с Паоло, Луиза решила, что должна повиноваться с полуслова и делать все, что от нее потребуют.
Вендрамин благословил ее.
Маркиза перекрестилась.
Повернувшись, великан сказал тюремщику:
— Выйдите и закройте за собой дверь! Милость Божья пролилась на эту мятежную душу, и теперь мне нужно исповедовать грешницу.
Смотритель ретировался.
В коридоре, за дверью, он наткнулся на Луиджи.
— Ах, ваше превосходительство, этот святой человек воистину умеет влиять на грешников! Эта гордячка-маркиза упала на колени при одном лишь его виде!
Луиджи довольно потер руки.
— Похоже, — сказал он себе, — вскоре мы все узнаем. Удивительный человек, этот капуцин!
И он удалился, напевая себе под нос песенку, звучавшую в Неаполе еще до революции восемьдесят девятого года, во время которой она и стала популярной во Франции.
