То была Кармен.
При виде ее Паоло охватило мрачное предчувствие, и он спросил с беспокойством:
— Что с ней случилось?
— Пока ничего, но ей угрожает серьезная опасность. Генерал сообщил мне, что министр полиции добился у короля разрешения применить по отношению к Луизе пытки. Генерал узнал об этом от одного продажного тюремщика, который ему бесконечно предан; по словам этого человека, сегодня утром в тюрьму явился палач. Они собираются применить к ней «испанский сапог»… Это так ужасно!
Паоло побледнел.
— Я не позволю им искалечить ее! — воскликнул он. — Когда они думают начинать?
— Наш тюремщик полагает, что завтра вечером.
На несколько секунд Паоло задумался, а затем, ударив по столу кулаком, решительно молвил:
— Она не будет страдать! Идемте, Кармен, я за все отвечаю.
И, едва коснувшись губами пальцев актрисы, он направился к двери; девушка устремилась следом.
Часть вторая. Месть короля песчаного берега
Глава I. Идиллия и драма в доме палача
В Неаполе профессия «заплечных дел мастер» во все времена была своего рода семейным бизнесом: когда пожилые палачи уже не могли как следует исполнять свои обязанности, на смену им приходили сыновья. То были отнюдь не жестокие люди, как принято было считать, — в Неаполе предрассудки не менее живучи, чем в Средние века.
В глазах толпы палач выглядел не последним из магистратов, но человеком ужасным и кровожадным. Ссыльный и всеми избегаемый, в 1828 году он жил в уединенном доме одного из городских предместий. Дом тот был выкрашен в красный цвет и со всех четырех сторон окружен высокой стеной зеленых насаждений. Вокруг него всегда царила тишина: люди старались обходить стороной это мрачное жилище, которое, как считалось, приносило несчастье. Когда какого-нибудь бедолагу случай забрасывал в те места, он стрелой проносился мимо этого дома, на ходу крестясь и читая «Отче наш». И тем не менее внутреннее убранство этого, слывшего столь ужасным, жилища было столь чистым, столь милым, столь артистичным, что другого подобного вы, пожалуй, не нашли бы и во всем городе.
Неаполитанские палачи происходили из того же рода, что и их парижские собратья. Вынужденные, в силу обычая, сменять друг друга из поколения в поколение, они относились к своей профессии без особой любви и исполняли свои обязанности скрепя сердце.
Все их помощники были их же родственниками.
Общий доход семьи по справедливости распределялся между всеми ее членами; все они жили одной и той же жизнью.
То была своеобразная колония у ворот Неаполя; монастырь людей семейных, если хотите.
Дом, состоявший из множества просторных помещений, окружал огромный сад.
Все обитатели этого жилища безгранично любили друг друга, ели за одним столом и взаимной нежностью старались перекрыть ту ненависть, с которой к ним относились люди глупые и недалекие.
Патриархом этого клана всегда считался тот, кому непосредственно приходилось орудовать топором; все прочие члены семьи подчинялись ему беспрекословно.
Тот, который состоял на королевской службе в 1828 году — в кругу семьи его ласково называли «дедушкой», — сыновей не имел, но был отцом очаровательной дочери.
Сколько взглядов, сколько знаков почитания собирала она зачастую во время прогулок, выходить на которые жителям этого дома приходилось уже затемно!
Ни самого палача, ни его помощников в лицо никто из неаполитанцев не знал, так как, отправляясь на «работу», все они гримировались.
Благодаря тому, что жители Неаполя предпочитали сторониться их жилища, вечерами все они могли выходить в город со своими семьями, не опасаясь слежки — да и кто бы осмелился за ними шпионить?
Они посещали кафе, театры, гуляли по красивым проспектам, и тогда Мария, дочь заплечных дел мастера, производила фурор среди молодых и не очень неаполитанцев, которые провожали ее восхищенными взглядами.
Она была гордостью, радостью, честью семьи, которая ее обожала. Отец не чаял в ней души. Один из ее кузенов, приятной наружности юноша, считался ее женихом. Будучи первым помощником, он должен был сменить дядю на его кровавой должности.
С дозволения старших вот уже некоторое время он сопровождал Марию в ее выходах в город; их свадьба была не за горами.
Любящие сердца, они злоупотребляли разрешением гулять вместе и с головой окунались во все те шумные наслаждения, что предлагает вечерний Неаполь.
Карло был без ума от Марии, и судя по тому, с какой нежностью девушка припадала к его плечу, его чувство к ней безответным не было.
Тот, кто видел их стоящими под платанами, что рядами идут вдоль залива, ее — прижимающейся к нему, его — не сводящего с нее взгляда, обоих — таких очаровательных, сказал бы вам безусловно: эти двое любят друг друга.
Вечером того самого дня, когда Паоло узнал о зловещих планах Луиджи, родные палача, спустившись в столовую к ужину, ожидали главу семейства, вызванного в префектуру.
Малыши, как всегда, нетерпеливые, возмущались этим опозданием деда. Матери успокаивали их обещаниями, ласками, всевозможными забавами… но тщетно. Голодное брюхо к учению глухо. Одним глазом детишки смеялись, когда молодые мамаши, пытаясь отвлечь их внимание, били ложками по тарелкам, изображая игру на барабанах, а другим глазом плакали — они хотели свои макароны. Мамаши постарше тоже участвовали в этих уговорах: то они грозили ребятне плеткой, то напевали старые песенки. Самых непоседливых малышей усаживали на колени и рассказывали им сказки. Мужья — странная штука: все, как один, либералы! — вели неторопливую беседу, убивая время в разговорах о карбонариях. Стоявшие у оконного проема Карло и Мария изводили друг друга юношескими шалостями; до ужина им не было никакого дела — те, кто любят, не знают голода.
В какой-то момент вошла кухарка и спросила, подавать ли жаркое, а то оно остывает.
— Опаздывает уже на час! — пробормотал брат главы семейства. — Такого с ним прежде не случалось.
— Возможно, речь идет о казни этой несчастной маркизы, — заметила одна молодая женщина.
— Ей еще даже не вынесли приговор.
— Но что тогда могло задержать дедушку?
— Этот Луиджи бывает слишком многословен.
Детишки пищали, как птенцы, ожидающие в гнезде пищу, и жена палача решилась:
— Накормите самых маленьких! — сказала она.
Но не успели матери, обрадовавшиеся полученному разрешению, им воспользоваться, как дверь открылась и появился палач.
Завидев его, дети разразились радостными криками и бросились его обнимать; то было трогательное зрелище.
Малыши, более пылкие, вцепились в одежды тех, что постарше, в попытке помешать им добраться до деда первыми; с дюжину мальчуганов окружили старика, и каждый из них пытался вытянуть из него заветный поцелуй.
