Правду говорил еврей или же врал, когда утверждал, что одной из было шестьдесят, а другой — пятнадцать лет, но обе они предстали перед друзьями во всем великолепии юности; а как известно, всем нам столько лет, на сколько мы выглядим.
Иаков закрыл жалюзи, и молодым людям показалось, что перед ними опустилась ночь; ничто не сравнимо с солнечными лучами любви — это сияние не имеет себе подобных.
— Ну же, Паоло, Людовик, — промолвил Иаков, — что вы стоите, открыв рты, придите в себя, дети мои.
И он потряс юношей, которые, ошалевшие и восхищенные, походили на каменные изваяния.
Они подняли глаза на Иакова, словно умоляя позволить им еще несколько секунд насладиться этим видением.
Теперь они были всецело в его власти — он понял это по их взгляду.
— Вот так-то! — довольно сказал он. — Теперь вы уже не люди — машины, приводимые в движение одним лишь нажатием кнопки. Встряхнитесь-ка немного. Вот, держите!
И он протянул им некий флакон.
Машинально они сделали из него по глотку, вздрогнули, и уже в следующую секунду в глазах их появилось осмысленное выражение.
— Ну вот, — промолвил Иаков, — совсем другое дело. Теперь можно и поговорить. — И, обращаясь в Паоло, он спросил: — Ну что, я был прав? Ноэми уже ушла из твоего сердца? Будь она здесь, красивая и желанная, смог бы ты сохранить ей верность? Давай, признавайся.
Юноша опустил голову; он покраснел, как услышавшая вольную шутку девчушка. Сам себе он готов был признаться, что Ноэми больше ничего для него не значит. Как же быстро все переменилось!
Людовик выглядел задумчивым: эти вечные исследования, постоянные «почему» делали его настоящим французом.
У него всегда вертелся на языке какой-нибудь вопрос, но Иакова, казалось, они совсем не утомляли.
— А она тоже красива, невеста Паоло, — заметил он. — Я бы даже сказал, очень красива!
Иаков рассмеялся.
— Вот уж, действительно, человек своей нации! Влюбился сразу в обеих, тогда как Паоло думает лишь об одной.
— Мне больше понравилась блондинка, и тем не менее…
— Да, да, понимаю. И тем не менее ты бы не пренебрег и брюнеткой; это у вас, французов, в крови. Ну да оставим эту тему в покое…
— Да, давайте оставим, — смущенно пробормотал Людовик и добавил: — Я вот что хотел спросить: как тебе удается сохранять женщин свежими, как корнишоны; ты что, их маринуешь в банках с уксусом?
На сей раз еврей нахмурил брови.
— Опять он мне не верит! — воскликнул он.
— Но неужели этой, такой привлекательной, брюнетке действительно шестьдесят лет?
— Да. И чтобы закрыть этот вопрос, я объясню тебе, вечному скептику, почему она выглядит так свежо и молодо.
Двое молодых людей слушали с предельным вниманием объяснение старого еврея.
— Жизнь, — начал он, — это поле для проявления наших способностей, согласны?
— Да, — сказал Паоло.
— Если сон так похож на смерть, то лишь потому, что во время него почти все человеческие чувства притупляются, и функционируют лишь несколько органов. Вы, наверное, заметили, сколь благотворное и подкрепляющее воздействие производит сон на индивидуума. Однако следует признать, что человек стареет лишь потому, что постепенно слабеет, изнашивается. Упраздним этот износ — и он перестанет стареть. Когда мы хотим сохранить какой-то предмет, то оставляем его в покое, уберегаем от воздействия воздуха. Именно так я и поступил с этой девушкой. Она ничего не делает вот уже сорок пять лет, за исключением редких случаев, крайне непродолжительных. Вокруг нее — пустота, и вследствие своего бездействия она остается такой, какой и была — не развивается, но и не истощается. Ей так и осталось пятнадцать лет. Время прошло без нее.
— Признаю принцип, как мы говорили в колледже, — воскликнул Людовик, которого объяснения еврея мало убедили, — но вот его применение!.. Как может она жить, не утоляя жажду, не питаясь, не думая, не… живя, наконец?
— Благодаря одному хорошо известному вам приему. Да, очень известному. Более трех или четырех тысяч человек используют этот отнюдь не секретный метод.
— Да ну! Полноте!
— А, скажем, в Индии его применяют и вовсе ежедневно. Я предвидел вашу неосведомленность, но я нуждаюсь в том, чтобы вы мне верили. Вот, прочтите!
Еврей вытащил из кармана халата некую французскую газету и протянул юношам.
То была «Котидьен».
В статье, перепечатанной из «Таймс», английской газеты, выходящей в Калькутте, говорилось следующее:
«На днях в Калькутте одним из тех факиров, которые обладают необычной способностью в любой момент прерывать в себе течение жизни, был поставлен убедительный опыт.
Вышеуказанный субъект предстал перед медицинской комиссией, состоявшей из сэра Роберта Нэттема, главного хирурга армии Бомбея, сэра Джона Напта, президента калькуттского Медицинского общества, сэра Б. Лайонса и т. д. (Мы вынуждены сократить этот бесконечный перечень светил науки.)
Была возведена каменная гробница, стены которой имели толщину в три фута. Посреди склепа поместили каменный гроб, имевший четыре дюйма толщины во всех стенках.
Факира доставили к гробнице, которую прежде осмотрел баронет сэр Джеймс Гриффит, капитан инженерных войск, состоящий на службе в Ост-Индской компании.
Осмотрев факира, врачи констатировали, что он пребывает в добром здравии и по конституции своей ничем не отличается от индийцев своей касты, после чего факир сбросил с себя все одежды и, опустившись в гроб, возлег там лицом кверху.
Присутствующие отмечали, что он прочел молитву, а затем, прикусив ногти, прошептал что-то хриплым голосом. Гроб закрыли и запечатали. Гробницу завалили крупными камнями, все щели заделали гипсом, после чего у склепа выставили пост из двенадцати сипаев и четырех английских офицеров.
Командовали этим постом некие сержант и офицер ее величества королевы. Постовые сменялись каждые двадцать четыре часа на протяжении сорока двух дней. Двое членов Комиссии поочередно проводили у склепа по четыре часа.
По истечении сорока двух дней гробница была открыта в присутствии Комиссии и представителей городской власти. Гроб был неповрежденным. Печати оставались целыми. Их сорвали.
Когда подняли крышку гроба, факир был жив и улыбался. Отрицать очевидное невозможно; сейчас выясняются причины этого чуда. Комиссия склонна считать, что факир ввел себя в состояние искусственной каталепсии, проглотив некую неизвестную субстанцию, которая была спрятана у него под ногтями.
Сам субъект, участвовавший в данном эксперименте, категорически отказывается давать какие-либо разъяснения».
Далее следовали комментарии «Котидьен», соображения слишком длинные и слишком отсталые (для дня сегодняшнего, после сорока лет прогресса), чтобы мы могли их здесь привести.
