— Меня послал хозяин, — сказал он. — Иаков ждет вас; следуйте за мной.
Посланник направил верблюда на юг; пустив своих махари галопом, юноши двинулись следом.
Им было известно, что на протяжении ста льё в этом направлении, вдали от всех торных дорог, не встречается ни деревьев, ни источников, ни населенных пунктов — ничего. Заметили они и то, что их провожатый не позаботился о том, чтобы прикрепить к седлу сумку с провизией. Куда они ехали?
Прошел час.
Ничего.
Два часа.
Снова ничего.
Перед ними простиралась огромная Сахара, с ее ужасами, тишиной, опасностями.
С момента отъезда проводник не произнес ни слова.
Наконец терпение Людовика лопнуло.
— Эй, человек! — воскликнул он.
Провожатый обернулся.
— Чего ты хочешь? — спросил он.
— Знать, куда мы направляемся.
Проводник остановился.
Взяв махари Людовика под уздцы, он развернул животное в направлении Лагуата и, показав на одну из звезд, сухо промолвил:
— Если боишься, проваливай. Ксар там.
Людовик, который и так пребывал не в самом добром расположении духа, хотел что-то возразить грубияну, но тот лишил его такой возможности:
— Довольно слов! Я больше ничего не скажу. Проваливай или следуй за мной.
Пробурчав что-то себе под нос, Людовик вновь развернул верблюда и галопом пустил его вперед.
Паоло улыбнулся: впервые он видел, чтобы друг, обычно крайне веселый и насмешливый, пребывал в таком замешательстве.
Скачка их длилась пять часов, за которые махари, проделав сорок льё, совершенно выбились из сил.
Наконец провожатый остановил своего верблюда.
— Приехали, — только и сказал он.
— Куда? — мрачно спросил Людовик. — Приезжают куда-нибудь, а здесь кругом — одна пустыня. У этого места даже нет имени, да и местом-то его не назовешь!
— Все вы, французы, болтуны! — просто сказал проводник. — Храбрые, но слишком уж беспокойные.
— Эй, человек! — вскричал Людовик. — Оставь свои малоприятные рассуждения при себе!
— С какой еще стати! — вспыхнул провожатый.
Людовик был рад выплеснуть свое плохое настроение на не понравившегося ему с первого взгляда араба.
— Ну все, это уж наглость! — воскликнул он и хотел было преподать заносчивому собеседнику урок, но тут раздался грозный оклик Паоло:
— Довольно!
— Но…
— Довольно, я сказал!
Людовик никогда не спорил с другом; умолкнув, он довольствовался тем, что сверлил проводника гневным взглядом, который, впрочем, не произвел на того никакого впечатления.
— Здесь я должен завязать вам глаза, — сказал он. — Надеюсь, возражений не будет?
— Ну что за фарс! — прошептал Людовик. — Повязки на глаза!..
— Да можешь ты помолчать или нет! — гаркнул на него Паоло.
Он наклонил голову, и араб натянул на нее капюшон бурнуса и для надежности перевязал его тесьмой, в результате чего юноша напрочь лишился возможности что-либо видеть. Подобные же меры безопасности были предприняты и в отношении присмиревшего Людовика.
Спешиваться друзьям не пришлось.
— Обнимите верблюдов за шею, — приказал проводник, — и слегка их пришпорьте. Я поведу их за собой.
— Да мы ж так и свалиться можем! — жалобно заметил Людовик. — Что за баран придумал нас ослепить!
Тем не менее он подчинился.
Животные двинулись вперед рысью.
По прошествии четверти часа араб скомандовал вторую остановку и посоветовал:
— А теперь — не шевелитесь!
Внезапно Людовик воскликнул:
— Ну вот! Так я и думал: здесь люк; чем-то напоминает поворотные круги в театре.
И действительно, животные и всадники вдруг начали уходить под землю.
Погружение длилось не более минуты.
— Можете снять капюшоны, — приказал гид.
Людовик прошептал:
— Сейчас увидим декорации.
Развязав тесьму, он откинул назад капюшон и открыл глаза — и ничего не увидел.
Их окружала кромешная тьма.
Внезапно все вокруг осветилось огнем; вспыхнули тридцать факелов, которые держали в руках негры.
При свете этих факелов молодым людям показалось, что они очутились в подземном городе, судя по архитектуре домов, очень древнем.
Паоло, коему доводилось видеть Помпеи, обнаружил некоторое сходство между улицей, на которой находился теперь, и той, по которой входил когда-то в античный город, раскопанный из-под пепла, что пролил на него Везувий.
По широкой улице, на которой они оказались, кортеж шел более четверти часа.
Одни монументы сменялись другими — величественные, прекрасные, грандиозные, внушающие невольное восхищение, будоражащие разум, сверкающие позолотой, мрамором, мозаиками, в которых отражалось пламя факелов.
Ни малейшего следа разрушения.
Все гладкое, блестящее, лощеное, словно город этот и не был построен пятнадцать или шестнадцать веков назад.
Особенно поразило друзей то, что, устремив взоры вверх, они не увидели никакого свода; если таковой здесь и имелся, то был поднят на высоту, недоступную человеческому глазу.
Наконец кортеж остановился перед одним из самых роскошных строений чудесной улицы.
На ступенях портика, с факелами в руках, застыли в немом ожидании десятки невольников-негров, мужчин и женщин; на пороге, в пурпурной мантии, стоял Иаков, которого спокойно можно было принять за какого-нибудь римского патриарха или пожилого консула великого города.
— Добро пожаловать, — промолвил он с улыбкой, — и спасибо за то, что приехали.
И, проводив гостей в атриум, он передал их в руки слуг.
Те были рады угодить.
Одни помогли путникам избавиться от одежды; другие отнесли их в купальню.
Их обмыли на римский манер, им сделали массаж; затем они приняли холодный душ и побывали в парильне.
С удивительной быстротой и невероятной сноровкой их причесали, намазали благовониями, надушили, и они вновь почувствовали себя бодрыми и свежими.
Купальня была сложена из гранита.
В обтянутой шелком туалетной комнате, на пушистом ковре, под звуки нежной и бесконечно приятной музыки прекрасные мулатки привели в порядок их тело, ногти и волосы.
Изящные, тонкой работы статуэтки привлекли их взгляды, давая отдых уму и пробуждая сладострастные ощущения; ни Паоло, ни Людовик даже в мечтах никогда не представляли себя посреди подобной роскоши; увиденное в десятки раз превосходило их ожидания.
