— Кто же любит министра полиции, сир? — философски заметил Корнарини.
При виде короля и лаццарони рядом с ним народ решил, что его величество желают показать своим верным подданным, как они их любят.
Раздался гром аплодисментов.
Франческо приветственно помахал рукой и знаком показал, что будет говорить.
Тотчас же в толпе воцарилась тишина.
— Друзья мои, — сказал король, — состоялся арест, и, похоже, вы проявляете живой интерес к пленнику. Мне этого достаточно для того, чтобы заняться его делом. Я сам его допрошу, а затем посовещаюсь с моим министром полиции и, если это не будет идти вразрез с государственными интересами, верну вам паренька. Можете рассчитывать на мою справедливость.
Король умолчал о том, что, по мнению сбиров, этот паренек был женщиной.
— E viva el re!
[14] — взревели тысячи глоток.
Но в то же время лаццарони завопили:
— Abasso Cornarini! Abasso el birbante! Abasso el ruffiano!
[15]
Проклятья в адрес несчастного министра неслись со всех сторон.
— Ах, мой бедный друг, — промолвил король, — какая популярность! Ты заставил их обожать тебя!
Лицо министра исказила такая гримаса, что король не сдержал улыбки. Только что он сыграл над герцогом дурную шутку: объяви он арест законным (что он и намеревался сделать), вся народная ненависть пала бы именно на герцога.
— Прикажите, — промолвил король, — распустить слух, что мы арестовали не просто портового мальчишку, а женщину, обвиняемую в заговоре против власти. Можно даже сказать, что меня пытались отравить. Когда мои лаццарони узнают, что их хотели лишить короля, они потребуют голову преступника.
Министр повиновался.
В этот момент появилась королева. Она выглядела взволнованной, но король ее успокоил.
Ввели Паоло, безмятежного и с лукавой улыбкой на устах.
Он вовсе не выглядел смущенным, о нет.
С грациозной дерзостью и непринужденностью дворянина прошел он по коврам его величества и остановился прямо перед изумленным монархом.
К великому удивлению присутствующих, в один миг он избавился от сковывавших его руки пут, жестом, изящным и благородным, снял берет и отвесил глубокий поклон королеве, которая взирала на него с неподдельным интересом.
Такой привлекательный юноша!
Королева Неаполя пленилась его красотой.
Перед королем Паоло присел в реверансе, которому позавидовали бы и самые искушенные придворные; затем, пользуясь всеобщим удивлением, промолвил голосом, звонким и твердым:
— Сир, ваш покорнейший и преданнейший слуга, огорченный тем, что его привели сюда силой, но счастливый возможности предстать перед вашим величеством, выражает вам свое почтение.
Паоло произнес это столь галантно, что окончательно покорил королеву.
Король был меломаном.
Голос, ритм, тембр были гармонично чистыми; эта музыка ласкала королевский слух, и Франческо был очарован.
— Осмелюсь, — продолжал Паоло, — умолять его превосходительство, герцога Корнарини, засвидетельствовать, что я сделал все, что было в моих силах, дабы успокоить народ.
— Это правда? — спросил король.
— Должен признать, так все и было, сир, — подтвердил министр.
— А теперь, — продолжал Паоло, — я требую правосудия; я ничем не заслужил подобного ареста. Да, в силу моей молодости мне часто приходилось вступать в стычки с патрулями и задирать вуали гулявших по улицам дам; я даже поколотил его превосходительство, приняв его за сводника, но монсиньор сам таковым представился. И все же…
Король повернулся к Корнарини.
— Вы действительно играли эту роль?
— Сир, это была…
Самоуверенность Паоло привела герцога в такое замешательство, что он начал запинаться.
Паоло продолжал:
— Одним словом, я совершал лишь ребяческие шалости, недостойные внимания великого короля и великой королевы; мне даже стыдно за то, что вы тратите на меня ваше августейшее время.
— Но, — проговорил король, — тебя обвиняют в том, что ты женщина, заговорщица…
— Я? — воскликнул Паоло. — Я? Женщина?.. Ах, сир, если бы я смел…
— То что бы ты сделал?
— Нет, сир, я не смею. Вы меня за это повесите.
Паоло был дьявольски отважен; он знал, о чем думают король и королева, и понимал, что при неаполитанском дворе, совсем не ханжеском, настоящий лаццарони может позволить себе многое.
Заставь он короля смеяться — и дело его выиграно.
— Короче, что ты просишь?
— Я не прошу, сир, но предлагаю доказать, что никакая я не заговорщица.
— У тебя есть тому доказательство?
— Да, и оно у меня при себе, сир.
— Тогда я разрешаю тебе его предоставить.
— Сир, то, что я собираюсь сделать, может показаться вам весьма вызывающим…
— Но должен же ты, в конце-то концов, как-то оправдаться? Ты говоришь, что имеешь при себе доказательство того, что ты не заговорщица и не имеешь ничего общего с карбонариями — так в чем дело? Что тебя останавливает?
— Раз уж король приказывает, я готов его выложить.
И Паоло, изобразив крайнюю степень смущения
[16], сделал жест, нет, движение, нет… подходящее слово не приходит нам на ум.
Короче говоря, представил всему двору неопровержимое доказательство того, что он не никак не мог быть тем, кем его объявили. Заговорщиком… возможно… Но заговорщицей… нет, ни в коем случае.
Король с трудом сдержал улыбку.
Королева потупила взор.
Дородный полковник швейцарцев покатился со смеху.
Министр Корнарини пришел в бешенство.
— Негодяй! Мерзавец! — вскричал он.
Паоло смерил его взглядом.
— Я нахожу это дерзостью с вашей стороны, ваше превосходительство, ругать меня тогда, когда я лишь повиновался королю. Он приказал — я подчинился. Его величество, видимо, сочли, что в моем случае — ведь я еще весьма юн, — подобная выходка не будет иметь серьезных последствий.
Король не скрывал своей радости.
Франческо любил лаццарони, нередко находил их остроумными и уже подпал под обаяние Паоло.
Он поднялся на ноги.
