— Ну, это должны быть хорошие деньги, раз уж вы хотите, чтобы я убил своих родителей.
— Гораздо хуже.
— Дьявол! Что же это такое?
— Тебе придется предать своего атамана.
— Клянусь Господом, ничего более неприятного вы определенно мне предложить не могли.
— Все имеет свою цену.
— Разумеется. Но даже озолотив меня, вы не спасете меня от ножа. Да за мной станут охотиться все окрестные разбойники!
— Как только все закончится, я заберу тебя с собой в Алжир.
— Но сколько я получу?
— Назови сумму сам.
— Десять тысяч ливров!
— А у тебя губа не дура! — улыбнулся Иаков и сказал Давиду: — Принеси деньги.
Еврей принес несколько мешочков с золотыми монетами.
— Здесь, — промолвил Иаков, — ровно десять тысяч ливров. Считай это задатком, мой друг. Бери.
Дрожащими руками разбойник распихал золото по карманам.
— Получишь втрое больше, если будешь нам верен, — сказал старый еврей.
— Да за такие деньги, — отвечал бандит, — я готов и Христа еще раз распять. Можете на меня положиться, господин, я вас не подведу. Что я должен делать?
— Следить за своим атаманом. Постараться выведать его тайны и узнать, чего хочет от него Паоло.
— Гм! — пробормотал разбойник. — Это будет непросто — слишком уж они осторожничают.
— Они что, даже между собой не разговаривают?
— На итальянском — никогда. Все свои беседы они ведут на каком-то иностранном языке, из которого я не понимаю ни слова.
— Неважно! Это мы возьмем на себя; ты же довольствуйся слежкой. Что-то же тебе уже известно?
— Утром они втроем отправились в Неаполь. Корсар оделся молочницей, мой атаман — монахом, а Людовик — аббатом.
— Что было потом?
— Корсар, которого я сопровождал, изображая простого крестьянина, приказал мне вернуться к атаману. Я так и сделал.
— Это все?
— Все.
— В будущем постарайся узнать, что он намерен делать, и организуй за ним слежку. Можешь подрядить на нее какого-нибудь лаццарони. На нем женские одежды; прикинься отцом, братом, ревнивым любовником. Лаццарони легко купится на эту ревность.
— Хорошо, господин.
— Ступай.
Разбойник удалился.
— Переговори со всеми своими людьми, — сказал старик Давиду. — Пусть попытаются узнать то, что нам нужно. Очевидно, он хочет отомстить; из этого и будем исходить. А теперь — оставь меня.
Когда дверь за Давидом закрылась, Иаков опустился в кресло и погрузился в раздумья.
Две слезинки блеснули в уголках его глаз.
— Подумать только, — прошептал он, — что, возможно, вскоре по моей вине эта прелестная головка покатится по помосту эшафота.
Глава XXXVII. Происшествие в кориколо
На следующий после казни день, около шести часов вечера, провожаемая восхищенными возгласами прохожих, в Неаполь въехала кориколо.
Кориколо это нечто вроде телеги, поставленной на два колеса, своего рода частный омнибус.
Повозка эта напоминает скорее двухколесный фиакр, нежели экипажи парижской омнибусной компании; но она менее удобна, чем те фургоны, в которых выезжали в пригород наши отцы.
Из-за того, что у нее всего два колеса, возничему приходится постоянно следить за тем, чтобы повозка находилась в состоянии равновесия.
При отбытии наш человек — как это весьма забавно описывал Александр Дюма — старается разместить посреди воза самого внушительного пассажира. Он всегда находит какого-нибудь тучного, жирного, упитанного, игривого монаха и усаживает его на правую скамью.
Монах не платит; в силу особых привилегий он всегда путешествует бесплатно.
Кориколо без монаха — не кориколо.
Серьезной проблемой для возничего становится появление двух монахов из различных орденов — более затруднительное положение и представить себе невозможно.
Усадить на телегу обоих равносильно катастрофе.
Действительно, капуцины и францисканцы, преподобные отцы из ордена Милосердия и Иисуса Христоса — но остановимся, дабы не перечислять их всех — являются заклятыми врагами, завистливыми, словно тигры, жестокими, словно ягуары, по отношению друг к другу; они просто неспособны находиться в обществе друг друга.
Преподобный капуцин глубоко ненавидит покровителя францисканцев, которые в свою очередь без стеснения чернят святых заступников-капуцинов.
Отсюда ссоры.
Начинаются они с кисло-сладких слов, от которых противоборствующие стороны быстро переходят к оскорблениям.
Капуцин не может спокойно слушать, как поносят его патрона; он отвешивает клеветнику пощечину, и в следующую секунду они уже вовсю тузят друг друга.
Несложно представить, что бывает с кориколо, когда в ней дерутся двое огромных монахов; мужчины, женщины, дети, сама повозка, лошади — все в миг опрокидывается.
Лишь кучеру никогда не достается в этой передряге.
Ловкий, как кошка, он неизбежно выходит сухим из воды.
Опытный кучер всегда знает что делать, когда перед ним двое монахов; ему известны тысячи уловок, как оставить одного из них за бортом; на худой конец, он просто подводит все к тому, чтобы они подрались еще до отбытия.
Буря разражается на земле.
Так бывает лучше для всех.
Кучер предлагает одному из монахов занять место в повозке, говоря ему:
— Полагаю, батюшка, бреве
[38] святого отца дает в данном случае право преимущества вашему ордену.
Так и есть, подтверждает монах.
Этого достаточно.
Второй монах возражает, ссылаясь на другой бреве, появившийся позднее того, о котором говорил кучер, и заявляет свои права на преимущественный проезд. Тут уже взаимные обвинения сыплются на папу, который благоприятствовал соперничающему ордену; антипапа, антихрист, еретик, мерзавец — как только его ни называют.
Сие действо длится минуты три, после чего преподобные отцы начинают лупить друг друга ногами.
Победитель взбирается на повозку, оставляя проигравшего уходу женщин, и после погрузки кориколо отбывает.
Но одной лишь посадкой монаха по центру правой скамьи дело не ограничивается; нужно усадить кого-то подходящего веса и напротив него, а это не так-то и просто.
Монахи — люди весьма требовательные.
