Впрочем, в делах и поступках своих Агесилай не всегда держался этих правил. Будучи увлекаем честолюбием и упорством во многих случаях, а особенно против фиванцев, он не только спас Фебида*, но и заставил республику утвердить несправедливый поступок, удержать за собой Кадмею и вручить главное начальство и управление над фиванцами Архию и Леонтиду, посредством которых Фебид вступил в город и завладел крепостью.
Это заставило подозревать, что случившееся было произведено Фебидом по умыслу Агесилая. Последовавшие происшествия утвердили это обвинение. Как скоро фиванцы изгнали охранное войско и освободили город, то Агесилай, укоряя их в убийстве Архия и Леонтида, которые назывались правителями, но в самом деле были тираннами, объявил фиванцам войну. Царствующий Клеомброт после умершего Агесиполида был послан с войском в Беотию. Агесилай, который по законам мог не участвовать в походах, не принял начальства над войсками, стыдясь того, что незадолго перед тем воевал он с флиунтцами* из-за изгнанников, а ныне стал бы вновь вредить фиванцам за тираннов.
Некий лакедемонянин, по имени Сфодрий, державшийся стороны, противной Агесилаю, человек смелый и честолюбивый, но исполненный более великих надежд, нежели здравого рассудка, находился в Феспиях правителем со стороны Спарты. Желая приобрести великое имя и думая, что Фебид сделался уже славным и знаменитым отважностью своего поступка при Фивах, он вздумал, что если сам завладеет Пиреем и, напав неожиданно на Афины с твердой земли, отнимет у них сообщение с морем, то совершит славнейшее и блистательнейшее дело. Говорят, что произведено это было умыслами беотархов Пелопида и Мелона; они подослали к Сфодрию людей, которые притворялись друзьями лакедемонян, и начали хвалить и превозносить его, уверяя, что он один способен произвести такой подвиг. Таковые слова довели его до того, что он решился на дело, столь же, как и прежде, несправедливое и беззаконное, но для совершения его не доставало ему ни прежнего счастья, ни прежней смелости. День застал его на Фриасийском поле, хотя надеялся он прибыть в Пирей еще ночью. Говорят, что воины его увидели свет на некоторых храмах со стороны Элевсины и тем приведены были в страх и ужас. Собственная дерзость его исчезла, когда он уже не мог скрыться; он удовольствовался малым грабежом и со стыдом и бесславием отступил в Феспии. После этого афиняне отправили в Спарту посланников с жалобой на Сфодрия; они нашли, что правителям республики не было нужды в доносе на него; еще прежде определили предать его уголовному суду. Сфодрий не осмелился предстать в суд, боясь гнева сограждан своих, которые стыдились афинян и хотели показать, что сами обижены поступком его, дабы не казалось, что они обижают.
У Сфодрия был прекрасный сын Клеоним, который был еще в отроческих летах и которого любил Архидам, сын Агесилая. Архидам, как можно понять, принял участие в печали своего друга, который был в опасности лишиться отца, но не мог содействовать и помогать ему явно, ибо Сфодрий был из числа противников Агесилая. Наконец Клеоним пришел к Архидаму и со слезами просил его склонить на свою сторону Агесилая, который всех более был для них страшен. Архидам, стыдясь и боясь отца своего, три или четыре дня следовал за ним в молчании; наконец, когда приближалось решение суда, он осмелился сказать Агесилаю, что Клеоним просил его об отце своем. Агесилай ведал и прежде связь сына своего с Клеонимом, но не старался его отвлечь от оной, ибо Клеоним с детства подавал надежду, что будет выдающимся человеком. Агесилай ничего не обещал своему сыну; он не показал ему снисхождения, но оставил его, сказав только, что подумает, как лучше и пристойнее поступить в этом случае. Архидам, стыдясь столь малого успеха, перестал видеться с Клеонимом, хотя прежде по несколько раз в день обыкновенно имел с ним свидание. Это еще более заставило сторону Сфодрия терять надежду в спасении его. Наконец Этимокл, один из друзей Агесилая, в некотором изъяснении с друзьями Сфодрия, открыл им мысли Агесилая. Он сказал им, что Агесилай весьма порицает поступок Сфодрия; впрочем, почитает его храбрым мужем и видит, что Спарта имеет нужду в подобных ему воинах. Агесилай при всяком случае изъяснялся, таким образом, касательно этого дела из угождения к своему сыну. Вскоре Клеоним увидел попечение о нем Архидама, и друзья Сфодрия с большей надеждой ему помогали. Вообще Агесилай был чрезмерно чадолюбивым отцом. О нем, например, рассказывают, что он, играя дома с маленькими детьми своими, ездил верхом на палочке. Один из его друзей застал его в таком положении, и Агесилай просил его никому о том не говорить, пока тот сам не станет отцом.
Сфодрий был прощен, и афиняне, узнав о том, хотели войны. Тогда все порицали Агесилая, который, по-видимому, из безрассудной и детской прихоти препятствовал справедливому приговору и в глазах греков сделал Спарту участницей в столь беззаконных поступках. Агесилай, видя, что другой царь Клеомброт не имел охоты воевать с фиванцами, оставив закон, который его увольнял от похода, и которым прежде пользовался*, сам вступил в Беотию, причинял фиванцам и от них претерпевал великий вред. Некогда он был ранен, причем Анталкид сказал ему: «Хорошую награду получаешь от фиванцев за то, что ты научил их сражаться, когда они того не хотели и не умели!» Уверяют, что, в самом деле, фиванцы тогда сделались воинственнейшим народом от частых на них походов лакедемонян, как бы они через то получили навык и охоту к войне. По этой причине древний Ликург в трех так называемых ретрах запрещает часто ходить войной на одних и тех же неприятелей, дабы они не научились воевать. Впрочем, Агесилай был неприятелем и союзникам спартанским, ибо хотел погубить фиванцев, не по какому-либо их общественному преступлению, но по гневу своему на них и по упрямству. Союзники жаловались, что погибают без нужды, следуя каждый год туда и сюда за малым числом спартанцев, будучи сами столь многочисленны. Тогда Агесилай, желая показать им настоящее их число, употребил следующую хитрость. Он велел всем союзникам вместе сесть без разбора на одной стороне, а лакедемонянам на другой; потом велел возвестить, чтобы, во-первых, встали гончары, и они встали; во-вторых, кузнецы, потом плотники, каменщики и другие ремесленники. Встали почти все союзники, но в числе их не было ни одного лакедемонянина, ибо им запрещено было заниматься каким-либо низким ремеслом. Тогда Агесилай, смеясь, сказал союзникам: «Вы видите, что мы одни ставим больше воинов, нежели вы все».
По возвращении своем из Фив, находясь в Мегарах и идучи в дом правительства, находившийся на акрополе, почувствовал он в здоровой ноге судороги и сильную боль. Вскоре нога распухла, надулась кровью, и сделалось в ней сильное воспаление. Один сиракузский врач открыл ему жилу под лодыжкой, и боль перестала, но кровь лилась ручьями и нельзя было удержать ее. Он упал в обморок и долго находился в великой опасности. Наконец кровь унялась; он был перевезен в Лакедемон, где очень долго был слаб и не мог предпринять похода.
За это время спартанцы претерпели многие уроны на море и на суше. Величайший из них был при Левктрах, где они в первый раз были побеждены фиванцами в открытом сражении. Все народы тогда были преклонные к всеобщему миру; со всей Греции собрались в Лакедемон посланники для переговоров. В числе их был и Эпаминонд, муж, славнейший своей ученостью и философией, но не оказавший еще никакого опыта в военном искусстве. Видя всех других преклоняющихся пред Агесилаем, Эпаминонд один явил дух смелый и свободный и говорил речь не в пользу Фив одних, но всей Греции вообще. Он доказывал, что война, от которой страждут все греческие народы, увеличивает могущество одной Спарты. Он советовал заключить мир, основанный на равенстве и справедливости, утверждая, что тогда только оный будет прочен, когда будет между всеми равновесие.
