Сторм испытывала оцепенение и отрешенность. Она слышала, как Грант хрипло спросил: «Что, черт возьми, на тебя нашло?» — и поняла, что слова относились не к Марси, а к Бретту, Она не слышала, ответил ли он.
Пол почти зашвырнул ее в экипаж и всю дорогу домой молчал. Но, очутившись в вестибюле, он заговорил сразу же, как только она собралась подняться по лестнице:
— Нет, юная леди, в мой кабинет.
С предчувствием чего-то ужасного Сторм послушно повернулась и через вестибюль последовала за ним в кабинет. Он закрыл дверь и стоял не сводя с нее глаз:
— Это правда?
— Что?
— Элен сказала, что ты лежала на земле, на спине. Это верно?
Вспыхнув, она колебалась, не зная, что сказать. Ей не хотелось говорить правду.
— Твое платье было расстегнуто. Она поняла, что придется солгать.
— Он только поцеловал меня. Он отвернулся:
— Задрав юбки и расстегнув лиф?
Сторм вспыхнула. Эта стерва. Что еще она рассказала?
Кому еще? О Боже! Она уставилась в пол, желая провалиться сквозь него.
— Иди в свою комнату, — сказал он, не глядя на нее. — Мне нужно подумать.
Огромным усилием воли Сторм удержалась, чтобы не выбежать из кабинета. Только оказавшись на лестнице, она бросилась в свою комнату, словно в поисках убежища. Но убежать от своих мыслей было невозможно. В голове все перемешалось, она была слишком возбуждена, чтобы спать, слишком поражена собственным поведением. Ей не верилось, что она могла превратиться в дрожащую, стонущую потаскушку.
Она знала, что ее с позором отправят домой, и при этой мысли чуть не разразилась слезами. Родители будут так разочарованы в ней. Она не представляла себе, как сможет взглянуть им в глаза, особенно отцу. Она представила себе его лицо, выражающее неприятие полученных сведений, — видела, как неверие затем сменяется огромным, полным упрека разочарованием.
Она была уверена, что Пол объяснит в письме, почему он отсылает ее домой. Единственная надежда — отправить собственное письмо, в котором попытаться объяснить нес со своей точки зрения. Сложность состояла в том, что она не находила оправдания происшедшему, сознавая себя чересчур охотливым участником его.
Но хотя бы она поедет домой. Она вообще не хотела приезжать сюда, это было чудовищной ошибкой, катастрофой, с самого первого дня. Чем скорее она уедет, тем лучше. Она знала, что репутация ее погублена, что ее никогда больше никуда не пригласят, будут избегать. Одна мысль о том, чтобы проехать в экипаже на виду у всех, приводила ее в ужас. Люди будут показывать на нее пальцами, глазеть и перешептываться. Всем будет известно, чем она занималась и до чего она бесстыдная.
Потом она со страхом сообразила, что пройдет месяца Два, пока Дерек сможет приехать за ней. Месяц потребуется, чтобы письмо дошло до него, и даже если он отправится немедленно, еще почти месяц уйдет у него на дорогу. Два месяца! Что, скажите на милость, будет она делать два месяца в городе, где все знают о ее падении?
Она не сможет никому взглянуть в лицо — ни знакомым, ни кузену, ни Марси, ни Бретту… Бретт. Одна мысль о нем приглушила ее страх, вызвав прилив теплоты, заставив ее кровь бежать быстрее, — теперь она понимала почему. Она вспомнила его губы, нежные, требовательные, вспомнила свою собственную необузданную реакцию и вспыхнула от смущения. Она думала о том, как он солгал о происшествии на берегу, чтобы защитить ее; как она еще не успела сообразить, что происходит, а он уже заслонил ее собой, словно щитом, когда Элен Сен-Клер наткнулась на них. И несколькими мгновениями позже заслонил ее своим сильным телом от Пола и всех остальных…
Но он не мог защитить ее от последствий ее собственных действий. Никто не мог.
«Мне очень жаль», — сказал он, и теперь она вспомнила огонь в его глазах, притягивавших ее словно магнитом.
Она думала, что ненавидит его. Неужели это было правдой? Сторм положила руку на грудь, словно желая сдержать переполнявшие сердце чувства, в которых была не в силах разобраться.
Отец будет так разочарован.
Бретт, отец; отец, Бретт, отец… Мысли об этих двух мужчинах вызывали в ней мучительную боль. А потом совершенно неожиданно, когда уже рассветало, ей пришла в голову ужасающая мысль. Папа убьет Бретта!
Она села, нисколько не сомневаясь в том, что, хотя она сама тоже виновата, Дерек захочет отомстить Бретту и застрелит его за осквернение дочери. Непременно. При этой мысли Сторм стало плохо.
Она встала с постели и принялась расхаживать по комнате, теперь уже действительно перепуганная. Она должна остановить его. Но как? Что бы она ни говорила, чтобы ни делала — ничто не сможет удержать Дерека от мщения. Она должна предупредить Бретта! За эти два месяца она должна убедить его уехать из города и держаться подальше, когда Дерек приедет за ней. Она заставит его послушаться. Обязательно.
Охваченная дрожью, она откинулась на подушку. Она не видела выхода из положения. Если она уедет из Сан-Франциско, то никогда больше не увидит Бретта. Казалось, эта мысль не должна бы ее волновать, но тем не менее волновала.
«Но ведь он даже не нравится мне, — думала она, окончательно запутавшись в своих чувствах. — Даже если я не пыталась остановить его, ему-то следовало бы знать. Ему следовало остановиться. Это он во всем виноват. А теперь меня отправят домой, и я никогда больше не увижу этого похотливого ублюдка».
Она заплакала.
Что еще ей оставалось? Она была опозорена, погублена, против своей воли увлечена высокомерным игроком, она застряла здесь еще на два месяца, — два месяца до того момента, как придется предстать перед отцом, который попытается убить Бретта… Хуже просто быть не могло.
Бретт налил себе двойную порцию бренди и в два глотка осушил половину. Отставив в сторону бокал и закрыв лицо руками, он рухнул в кресло. Что, черт побери, с ним творится?
Он никогда не забывался до такой степени. Никогда. Он почти лишил юную женщину девственности, почти погубил се, не задумываясь о последствиях. Он все еще понятия не имел, как это могло случиться. Он отчетливо вспомнил, как хотел остановиться и не смог. Как его захлестнула безумная страсть, отчаянное желание. И как она тоже хотела его, подгоняла, не пытаясь остановить. Боже милостивый!
Он закрыл глаза; голова его раскалывалась. Он все еще видел ее, полуодетую, выгнувшуюся к нему, ее полные роскошные груди, высвобожденные из платья, ее приглашающе раскинутые ноги. Она была такой влажной, такой готовой. Он слегка застонал, вспомнив, как довел ее до быстрого, потрясающего оргазма.
Проклятие! В саду Синклеров!
Он встал и, расхаживая по комнате, прикончил бренди. Ему пришло в голову, что Сторм, возможно, не была невинной; быть может, она — одна из тех юных леди из почтенных семейств, что притворяются невинными, а сами тайком встречаются с мужчинами. От этой мысли он окаменел, слепо глядя в ночь, пытаясь решить, не могло ли это быть правдой. Это казалось невозможным.
