Церковь наконец воссоединилась, причем таким образом, что удовлетворил весь христианский мир, но осталась без головы, и еще нужно было принять меры для духовной реформы. В силу этого собор встал перед необходимостью решить вопрос, по которому в то время были самые широкие разногласия, а именно — следует ли сразу приступить к избранию папы или сначала исправить все злоупотребления в церковном правительстве, жалобы на которые шли со всех сторон. Партия убежденных сторонников реформ, поддержанная императором, желала еще до выборов папы провести реформы. Кардиналы, менее заинтересованные в реформах и опасавшиеся, что их влияние уменьшится, потребовали немедленных выборов папы. Их поддержали итальянские представители и многие из тех, кто действительно желал реформ, но в ком более сильным мотивом была консервативная потребность иметь главу церковной организации. Реформаторские усилия собора были сильно ослаблены из-за разногласий. Разные стороны призывали к разным мерам, которые были неприемлемы для других. Местные и национальные интересы противостояли друг другу. Действовали политические влияния, и казалось, нет никакой возможности договориться по деталям. В конце концов участники пришли к компромиссу. Сначала собор должен был постановить определенные реформы, которые ни у кого не вызывали возражений, а затем уже выбрать папу. В соответствии с этим соглашением в октябре 1417 года было принято пять таких декретов о реформе, all ноября кардиналы, к которым собор прибавил тридцать представителей, выбранных из числа его участников для этой цели, избрали нового папу, который взял имя Мартин Y.
Новому папе удалось предотвратить дальнейшие важные шаги собора, и тот разошелся 22 апреля 1418 года, воссоединив церковь, но не реформировав ее. Важнейшей из принятых им общих реформаторских мер было обеспечение регулярного созыва вселенских соборов, первого через пять лет, второго — через семь, а затем каждые десять лет. Если бы это постановление о превосходстве Вселенского собора над папой было исполнено вместе с другими решениями собора, принятыми на ранних заседаниях, выразив тем самым широко распространенные в то время идеи, изменилось бы все устройство церкви и вся ее последующая история была бы иной. Будущий абсолютизм папы стал бы невозможен, папство превратилось бы в ограниченную монархию, и верховная власть принадлежала бы регулярно созываемому представительному собранию, которое обладало бы высшими законодательными и судебными полномочиями. Но столь благоприятный момент для достижения такого результата, который представился на Констанцском соборе, больше уже не представился, и то, что собор не сумел обеспечить подчинение папы, оказалось роковым для его начинаний.
Первые два собора, предусмотренные постановлением собора в Констанце, встретились в назначенное время, но ни к чему не сумели прийти. Первый состоялся в 1423 году в Павии, но собрал очень мало участников, и, хотя он проявил все то же желание ограничить власть папы, Мартин V распустил его до принятия им каких-либо важных мер. Местом съезда следующего собора он выбрал Базель, и тот должен был собраться в 1431 году. В то время пугающие успехи гуситов
[153] и очевидная невозможность силовой победы над ними, казалось, сделали собор особенно необходимым, однако на его открытие собралось мало участников, и впоследствии их не особо прибавилось. Его дух, однако, был намного решительнее, а меры — самыми радикальными. Он придал себе демократическую организацию, признав право голоса низшего духовенства равным праву голоса высшего; он подтвердил постановления Констанцского собора в том, что касалось главенства собора над папой; отказал ему в праве распустить собор без его согласия; постановил, что выплата аннатов и всех сборов папе в связи с бенефициями должна прекратиться; оговорил, что местные синоды должны распространить по всей церкви идею соборного управления; попытался изменить метод избрания пап кардиналами; принял на себя право осуществлять некоторые особые папские прерогативы. Но в этом пункте он не добился всеобщего признания. Папа Евгений IV после преждевременной попытки распустить собор какое-то время был вынужден по политическим соображениям признать его, но в конце концов смог объявить его распущенным и открыть другой собор уже под своим контролем в Италии. Базельский собор, в свою очередь, низложил папу и избрал вместо него своего. Однако самые влиятельные прелаты постепенно перешли на сторону папы Евгения. Собор быстро выродился и в итоге после полного провала разошелся.
Значительный интерес представляет другой этап этого нового соперничества. В тот момент, когда раздор между Базельским собором и папой угрожал перерасти в новый церковный раскол, Франция и Германия воспользовались возможностью заранее заявить о своем нейтралитете в предстоящей борьбе и обозначить свое согласие с теми постановлениями собора, которые обеспечат большую степень независимости для их национальных церквей. Французский поместный собор, состоявшийся в Бурже в 1438 году, признал высший авторитет Вселенских соборов, заявил, что их следует проводить каждые десять лет, постановил, что следует отменить оговорки относительно папских церковных назначений, аннатов и обращений в Рим по обычным вопросам, и принял меры для духовной реформы. В следующем году на соборе в Майнце были приняты очень схожие положения для Германии. Такой результат был, по правде говоря, естественным следствием позиции соборов и общего мнения, которое их поддержало, и, если бы ему удалось настоять на этой позиции и провести долговременные изменения в устройстве церкви, это неизбежно привело бы к формированию независимых самоуправляющихся национальных церквей. Но так или иначе, эта попытка тоже ни к чему не привела
[154].
Это движение за национальную независимость указывает на реальное значение кризиса, через который прошла церковь. Оно представляло серьезнейшую опасность для папства, если рассматривать его с точки зрения исторического развития как церковной власти. Черпая свою силу и жизнь из тех же источников, из которых проистекало великое политическое движение, чью историю мы проследили, фактически вызванное теми же силами, которые создали новые народы, а теперь перешли в сферу церковного правительства, это движение стремилось произвести в нем тот же переворот, который произвело в светских правительствах. Не сознавая хода этих отношений, не сознавая в значительной мере целей, которых оно могло достичь, но со все большей ясностью понимания эта революция угрожала преобразовать римско-католическую монархию столь же полно, как она преобразовала другое грандиозное творение Средневековья — феодализм. Своеобразное положение дел в церкви — Авиньонское пленение и Великий раскол — позволило перевести политические идеи века в церковные идеи. Из-за растущей важности представительной системы соборов и Генеральных штатов в национальных правительствах обращение к Вселенскому собору в делах управления церковью стало казаться совершенно естественным во времена затруднений, особенно юристам и преподавателям университетов, да и даже большинству мирян. Тем, кого непосредственно касалось управление церковью и кто был напрямую заинтересован в ее традициях или предан им, это могло показаться не столь простым и целесообразным. Но мощь движения за реформы исходила не из мира кардиналов и великих прелатов, а из мира университетов и докторов, а также из нецерковного мира.
