Другие права на свободу личности, закрепленные в 1485 году, невозможно лучше сформулировать, чем это сделал Галлам
[124] в начале своей «Конституционной истории». Он говорит: «Никто не мог быть заключен в тюрьму иначе как по законному ордеру, где указано его преступление; и в соответствии с практикой, почти равной закрепленному в конституции правом, его обязаны были незамедлительно привлечь к суду, куда его должны были регулярно доставлять из места заключения. Факт вины или невиновности по уголовному обвинению устанавливался в публичном суде и в том графстве, где, по утверждению, и было совершено преступление, присяжными в числе двенадцати человек, которые выносили единогласный вердикт, не подлежащий обжалованию. Решения по гражданским правам в той степени, в какой они зависели от вопросов факта, принимались таким же образом. Чиновники и королевские служащие, нарушающие личные свободы или иные права подданного, могли быть привлечены к суду по иску о возмещении ущерба, который оценивался присяжными, или в отдельных случаях подлежали уголовному разбирательству; также они не могли ссылаться в свое оправдание на какой-либо ордер, или указание, или даже на прямой приказ короля».
К этому следует прибавить, что по закону Эдуарда III в 1352 году судебное наказание за государственную измену было ограничено некоторыми четко определенными случаями, что было столь же важной гарантией прав личности как против демократии, так и против монархии. Английский закон не особо улучшился по сравнению с этим старинным уставом, но американский пошел намного дальше в пункте Конституции по вопросу, который очень строго ограничивает как формулировки, так и рамки судебного разбирательства.
Англия в конце XV века отнюдь не была республикой. Многое еще нужно было сделать для достижения этой цели, но работа по превращению ее в республику шла полным ходом, и, по сравнению с любым другим государством того времени, равным по величине или перспективам, она полностью соответствует словам Филиппа де Коммина, приведенным в прошлой главе, или часто цитируемым словам сэра Джона Фортескью, написанным при Генрихе VI: «Король Англии не может по своему усмотрению вносить какие-либо изменения в законы страны… Он назначен защищать жизнь, имущество и законы своих подданных; для этой цели народ передал ему власть, и он не имеет права претендовать на какую-либо иную власть, помимо этой».
С окончанием периода Гогенштауфенов в германской истории власть центрального правительства почти исчезла, и в государстве на практике, если даже и не были признаны юридически, установились полный суверенитет и независимость феодально раздробленных территориальных образований. Затем последовали двадцать лет, известные как Великое междуцарствие, в течение которого от общего правительства оставалась только бледнейшая тень, — номинальный суверенитет находился в руках иностранцев, которые, если они вообще приезжали в Германию, делали это только напоказ, и каждый местный правитель, прибирая к рукам все, что вздумается и до чего можно дотянуться, участвовал в завершении процесса распада, если он еще нуждался в завершении.
Политика, которой придерживались курфюрсты и которая продолжала действовать в течение века, последовавшего за междуцарствием, равнялась официальному заявлению о полноте этой раздробленности. При выборах императора они по возможности предпочитали кандидата из рода, имеющего небольшие ресурсы и власть, и меняли одну династию на другую так часто, как позволяли обстоятельства. Рудольф Габсбургский, Адольф Нассауский, Генрих Люксембургский, Людовик Баварский — все это примеры такой политики. Это было явное следствие единодушного решения курфюрстов, почти выраженное официально, что, если в Германии должно восстановиться реальное национальное правительство и сложиться централизация по примеру французской, это должно произойти за счет независимых семейных ресурсов императора. По их мнению, этого нельзя было добиваться при помощи прав и прерогатив сюзерена, сопутствовавших императорскому титулу. Им ни к чему было опасаться власти императора как государя в его фактическом положении; единственным источником опасности для них был тот факт, что его личная власть могла бы оказаться достаточно велика, чтобы он попытался вернуть утерянные права государя. Эту политику курфюрсты проводили в целом до конца Средневековья и в конце концов позволили императорскому титулу тихо перейти к династии Габсбургов лишь тогда, когда всему миру стало очевидно, что этот титул — не более чем пустой звук.
Политика, которую проводили императоры со своей стороны, была не менее явной декларацией того же факта. Ни один из них в течение всего периода не предпринял серьезной попытки восстановить центральное правительство, но каждая без исключения династия, занимавшая императорский трон, пыталась выжать все возможное из обстоятельств, чтобы расширить свои владения и усилить мощь своего рода. Некоторые попытки увенчались большим, другие меньшим успехом; но все Габсбурги и Нассау, Виттельсбахи и Люксембурги руководствовались одними и теми же правилами поведения. Фактически среди императоров царило единодушное согласие о том, что централизация уже невозможна, что нет никакого толку пытаться сформировать национальное правительство германского народа и что единственное целесообразное применение императорского звания — это попытка как можно больше расширить и усилить их собственное локальное государство.
Самых больших успехов в этой политике достигли два семейства: Габсбургское и Люксембургское. Рудольф Габсбургский, первый император, избранный после междуцарствия, был графом, чьи скудные владения лежали в Западной Швейцарии и Эльзасе. Это был человек энергичный, но отнюдь не выделявшийся могуществом или владениями среди сотни других в Германии тех дней, о которых истории ничего не известно. Удачное обстоятельство, что он сумел предотвратить угрозу со стороны славянского королевства во главе с Отакаром II, королем Богемии, позволило ему подарить сыну южногерманские герцогства Австрию и Штирию, принадлежавшие Отакару, и заложить основы будущего величия его дома. Курфюрсты не позволили короне остаться в роду Рудольфа в следующем поколении, но затем были другие императоры из Габсбургов, которые смогли продолжить его политику.
Не менее удачное стечение обстоятельств имело место во время правления первого императора из Люксембургов Генриха VII, а именно — представившаяся ему возможность женить сына Яна на наследнице богемской короны. Сын Яна император Карл IV сумел также овладеть Бранденбургом, который император Людовик IV Баварский, сменивший Генриха VII, пытался закрепить за своим семейством. Последний император из Люксембургского дома, Сигизмунд, оставил Бранденбург, но получил Венгерское королевство. Но именно из-за того, что он был последним по мужской линии в своем роду, его обширные владения перешли вместе с его дочерью к Габсбургам, так что приобретения обоих родов, которым успешнее всего удалось выжать всевозможные выгоды из положения императора, в конце концов соединились в руках одних Габсбургов.
В период правления Люксембургского дома Бранденбург перешел в руки Гогенцоллернов, которые возвели на нем, как на фундаменте, современную Пруссию. В начале XIII века Гогенцоллерны, как и Габсбурги, были просто местными графами в Швейцарии, и ничто не предвещало их грядущего величия. В начале того века представитель старшей линии получил титул бургграфа Нюрнберга и возможность разбогатеть, которая увеличилась благодаря наследственной бережливости его рода, а удачные браки и приобретения увеличили их владения и могущество на юге Германии. Наконец в 1411 году император Сигизмунд, нуждавшийся в деньгах и неспособный учредить здоровое правительство в беспокойном и беспорядочном Бранденбургском курфюршестве, отдал его в руки Фридриха Нюрнбергского в качестве залога за заем, а через несколько лет попросту продал курфюршество ему. Вокруг него последующие курфюрсты и короли из дома Гогенцоллернов и собирали по частям современную Пруссию.
