Растущая сила парламента в вопросе налогообложения является лишь одной из форм его растущей силы в общем управлении страной и приводит нас непосредственно к рассмотрению роли нации в управлении государственными делами в начале современной истории. Основным фактом в этом вопросе, на котором зиждутся почти все остальные, был состав палаты общин. Он определялся той особенностью, которая отличала Англию позднего Средневековья от всех других европейских стран, — существованием среднего класса, владеющего землей, класса, подавляющее большинство которого относилось бы к знати в любом континентальном государстве и который требовал особо четкого признания его званий и привилегий, но в Англии по своим желаниям и интересам оказался ближе к третьему сословию, чем к великим баронам. Этот союз был вызван множеством причин, среди которых главной была объединение графств, в которых он уже давно существовал. Именно это объединение, вероятно, и предопределило принцип и метод представительства — сначала представление рыцарей графств, а затем меньших территориальных единиц в 1265 году. Состав парламента в этом отношении был окончательно установлен «образцовым парламентом» 1295 года, в который входили представители городов, конституционно созванные королем, а не революционным вождем. Великий итог, к которому привел союз рыцарей с горожанами, заключался в том, что в Англии не существовало третьего сословия в том смысле, в каком оно было в других странах того времени. Палата общин могла легко представлять уже не класс, а весь народ, и с течением времени это происходило во все большей степени. Становлению такого союза в палате общин способствовал тот факт, также свойственный Англии, что все члены дворянских семей, за исключением тех, кому фактически принадлежал титул, считались по закону простолюдинами и на очень раннем этапе смогли вступать в палату общин. Кроме того, не следует упускать из виду и то, что духовенство как орган вышло из парламента, и некоторые его члены лишь заседали в палате лордов как бароны. Альянс английского дворянства с палатой общин в борьбе за свободу определялся не только тем, что бароны нуждались в союзниках против короля, но и тем, что английские общины в то время были очень влиятельной и мощной общностью.
По мере того как возрастала власть парламента, также постепенно увеличивался вес и авторитет палаты общин. Этот процесс начался менее чем через век после «образцового парламента», фактически почти сразу после отделения нижней палаты как отдельного института, перед серединой XIV века, и явно стоял на пути к завершению до того, как события эпохи Тюдоров и Стюартов на какое-то время прервали его последовательное развитие.
Начиная с правления Эдуарда III палата общин рядом своих действий добилась признания принципа, по которому ее согласие требовалось для того, чтобы закон считался действительным, и после принятия закона парламентом в его формулировку не должно было вноситься никаких изменений. Начиная с того же времени она установила свое право расследовать злоупотребления в управлении общественными делами и привлекать министров короля к суду и наказанию за неправомерные действия в порядке объявляемого им импичмента. Великий неизбежно связанный с этим принцип, что, поскольку король не может ошибаться, во всех проступках администрации виновны его министры, которых можно привлечь к ответственности и наказать без гражданской войны и революции, не был изложен в явной форме как общепризнанная конституционная доктрина вплоть до поздних Стюартов; однако основа для него была заложена в правление Ричарда II. Наконец, парламент установил очень важный прецедент, хотя и не представляя себе его значения, низложив в 1327 году Эдуарда II. Фактом низложения Ричарда II в 1399 году этот прецедент был усилен, и основополагающий принцип, по которому может быть оправдана только такая революция, стал более очевидным. Ибо то, что заставило народ обратиться против Ричарда II, было не теми злоупотреблениями, которыми грешил Генрих Ланкастер, а жестким пренебрежением их конституционными свободами. Принцип, согласно которому король должен управлять по закону, как развитие фундаментальной идеи Великой хартии вольностей, уже укоренился в общественном сознании до начала Войны Алой и Белой розы.
Однако последовавшая затем эпоха Тюдоров таила большую опасность для народного правительства. Недавние воспоминания о долгой гражданской войне, ослабление старого дворянства, приход к власти блестящего короля, пользующегося симпатией народа и обладающего железной волей, революция в одной области общественной жизни — церкви, которая обычно усиливала королевскую власть, — все это вызывало серьезное опасение, что Англия пойдет по пути, по которому шли континентальные государства, и король станет абсолютным самодержцем. Если бы Генриха VIII действительно интересовал такой результат, трудно сказать, что из этого вышло бы. Но тот факт, что право их династии на престол утверждалось парламентом, а также многолетний опыт принуждения королей к соблюдению закона, пожалуй, сыграли более решительную роль, чем безразличие или занятость чем-то другим, в том, что в основном Тюдоры придерживались норм права, несмотря на свой практический деспотизм. Когда другая династия унаследовала престол при меньшей популярности в народе, в конституцию был введен дополнительный принцип, более четкий и осознанный, чем предыдущий, хотя и не без сильного сопротивления, а именно, что, если король не будет подчиняться закону, он лишится своего трона. Монархи с тех пор никогда не отрицали, что занимают свое место по воле народа. Революции XVII века мало к чему привели помимо того, что сделали невозможным дальнейшее оспаривание тех пунктов, которые существовали еще до прихода к власти Тюдоров. Развитие английской конституции с 1688 года в течение двухсот лет кажется быстрым и сильным по сравнению с четырьмя веками от Вильгельма I до Генриха VII; но на самом деле, за исключением одного момента — роста демократии, прогресс последних двух столетий заключался в развитии механизма применения принципов, достигнутых еще в 1485 году и окончательно зафиксированных неудачной попыткой Стюартов ликвидировать их, к возрастающим функциям правительства, например, формированию кабинета министров или контролю министерства над внешней политикой страны.
В деле защиты личности институтом, который больше всего приблизился к своему теперешнему виду уже в конце Средних веков, был суд присяжных, хотя особо знаменитые случаи его применения против исполнительной власти оставались и впоследствии. Примитивный институт, из которого вырос суд присяжных, принесли в Англию норманны, которые взяли его у франков. В своей ранней форме жюри присяжных как орган выбирался из числа тех людей, кто должен был разбираться в вопросах административных или исполнительных дел, решать которые они обязывались под присягой по представляемым им фактам, например, в оценке налогов или штрафов, как в двадцатой статье Великой хартии вольностей. Эта практика применялась в королевских судах, в отличие от окружных судов, для разрешения споров, касающихся собственности на землю, и была прописана в законах Генриха II. С этого времени развитие института шло быстро, чуть медленнее в уголовных делах, чем в гражданских, и присяжные постепенно переходили к тому, что полагались уже не на собственные знания, а на представленные им факты. Система присяжных гарантирует два момента, чрезвычайно важных для личных свобод. Во-первых, это право самих граждан принимать решение о вине или невиновности обвиняемого ввиду общих соображений, а не конкретных доказательств, если того требует дело
[123]. Это право, имеющее первостепенное значение в судебных процессах над политическими преступниками, по обвинению либо в формальном нарушении существующих законов, либо в подразумеваемых или мнимых преступлениях. Во-вторых, это тот факт, что благодаря присяжным судья в уголовном процессе занимает беспристрастную позицию, в каком-то смысле посредника или арбитра между сторонами, и не занимается непосредственно выяснением фактов, как, например, в уголовной практике Франции, где судья является практически легализованным дознавателем, а обвиняемый подвергается судебному допросу, который, как бы тщательно его ни охраняли, англосаксонскому уму кажется серьезным пороком. Ни один из этих моментов не был определенно зафиксирован в английской практике в конце Средних веков. Начало было положено в четкой организации системы присяжных, из которой они должны были следовать, но их формулировка была оставлена до будущих времен. Фактически независимость судьи от вмешательства власти, как и его независимость в процессе судебного разбирательства, была важнейшим элементом англосаксонских свобод, который уже неясно предвещало Средневековье.
