Во-вторых, завоевание ввело в Англии политическую феодальную систему; однако это не была феодальная система Франции. Ее ввел сильный король, но не потому, что он считал ее наилучшей формой правления, что очевидно из принятых мер предосторожности, а потому, что она давала единственный возможный способ военной и финансовой администрации, с которым он был знаком, и хотя пользовался им, но тщательно оберегался от самых опасных злоупотреблений, произведя в ней те перемены, о которых мы говорили в 7-й главе. Как следствие в Англии не было ни одного великого барона, который занимал бы столь же независимое положение, какое герцог Нормандский, или герцог Аквитанский, или даже граф Анжуйский занимали во Франции, но и тот факт — который позволял феодализму столь прочно овладеть обществом в континентальной Европе, — что они заняли место неэффективного национального правительства и осуществляли его функции, никогда не был характерен для Англии, и те результаты, к которым противоположный ход развития привел во Франции и Германии, в Англии так и не сложились. Лишь на короткое время при слабом и неуверенном короле Стефане феодалы узурпировали полномочия правительства, чеканили монету и завладели судами, таким образом коротко познакомив англичан с условиями, в которых жили их соседи на материке.
Другим результатом введения феодальной системы стало создание более четко организованной общности дворян, чем было прежде, из которых ни один, пожалуй, не мог сравниться по могуществу с родом Годвинов времен Эдуарда Исповедника, но которые в качестве единой общности были сильнее, чем общность саксонских дворян. В течение какого-то времени этот факт не имел никаких последствий. Сначала бароны должны были выучить урок, чуждый их классу в любых странах тогдашнего мира, урок заключения союзов друг с другом и средним классом, прежде чем они смогли начать успешно противостоять превосходящей силе короля. Этот факт имеет огромное значение в том вопросе, почему французская и английская история пошли столь различными путями. Французский барон находился в таком положении, что мог надеяться обеспечить себе независимость, и, естественно, это и было целью, к которой он стремился. Это привело его в оппозицию не только к правительству, но и к другим баронам, занимающим такое же положение, которые были в каком-то смысле его соперниками, и поэтому альянсы между баронами против короля были менее распространены во французской истории, чем в английской, и когда они складывались, то, скорее, имели личный, а не общественный характер. Однако английский барон, не надеясь создать себе независимое княжество, научился искать помощи у других в борьбе против власти короля и, добиваясь успеха, постепенно продолжал двигаться не к независимости, а к все большему распространению общего правительства государства, так как именно эту форму неизбежно приняло в Англии ограничение королевской власти.
Но этот урок заучивался очень медленно. Прошло полтора столетия со времени завоевания, когда норманны по-настоящему принялись за формирование английской конституции. Норманнские и первые анжуйские короли во всех отношениях были абсолютными монархами. Такие формы более народного правительства, которые продолжали действовать на местах, не могли реально сдерживать их действия. Сбор налогов, например, практически полностью находился в их руках. Не было никакого законодательного собрания, которое сохранилось бы отдельно от их феодального суда, не было никакого законодательства, кроме их собственного. Юристы, обученные римскому праву, не колеблясь, заявляли и здесь, как и на континенте, о том, что воля государя — закон. Хватало и признаков незначительного сопротивления: среди баронов — сопротивления абсолютной власти короля над ними, среди среднего класса — из-за тяжелых поборов, как при Ричарде I. Но это были отдельные случаи, которые не привели ни к каким определенным результатам. История организованной и сознательной оппозиции королю, утверждая свои итоги в конституционных документах, в которых можно найти ясные основания для борьбы с государем и осуществление которых означало бы последовательную политику из поколения в поколение, другими словами, образование конституционной, или ограниченной, монархии началось в правление короля Иоанна и зафиксировало итоги своей первой победы в Великой хартии вольностей.
По всей вероятности, к восстанию против Иоанна их привело не что иное, как эгоистическое желание баронов защититься от злоупотребления властью королем и получить как можно больше выгод для себя. Они не имели — это было для них невозможно — того мотива, который направлял вождей борьбы против Стюартов в XVII веке, и также ими не руководило никакое наследственное влияние духа или практической свободы предыдущих поколений. Что касается их духа и их желаний, они предпочли бы результаты, которых добились бароны Франции и Германии, и использовали бы свою победу для достижения таких же целей, если бы обстоятельства не сделали их невозможными. Как бы то ни было, они включили в перечень гарантий, которых требовали от короля, не только соблюдение их феодальных прав, но и прав, которые затрагивали население в целом и имели более прямое отношение к свободам народа. Многие из этих гарантий были формулировками старых принципов и обычаев, но связь Великой хартии с будущим гораздо важнее, чем ее связь с прошлым. И все же в ее связи с будущим это были лишь намеки и зачатки, а не ясное представление даже о важнейших институтах, которые тогда начинали формироваться.
Согласно распространенной трактовке, в Великой хартии вольностей содержатся пять фундаментальных принципов нынешних англосаксонских свобод. Это — право на суд присяжных, принцип хабеас корпус, незаконность налогов, не одобренных представителями нации, установленные места проведения заседаний для судов по общегражданским искам и принцип, если воспользоваться его позднейшей и несколько более общей формулировкой, что ни один человек не может быть лишен жизни, свободы или имущества вне закона. Но такое прочтение документа в отдельных его пунктах приобретает значение лишь в последующей истории, и все-таки это нельзя считать ошибкой, по крайней мере в одном смысле. Изучая Великую хартию как исторический документ, нужно учитывать, что ее положения были важны для тех, кто их составлял. Но, так или иначе, это не лишает Великую хартию ее роли в развитии английских свобод. Прошло не много поколений, прежде чем развитие событий, для которого она послужила отправной точкой, придало ее положениям тот смысл, который был чужд понятиям ее современников, и когда это произошло, ее влияние стало реальной силой в создании и защите институтов, которые, как считалось, она подразумевала. Суд присяжных в более позднем смысле, как средство защиты индивида, не упоминается в Великой хартии. Его и не могло там быть, потому что жюри присяжных лишь начинало формироваться и еще не приобрело той роли и распространения, которые оправдали бы его включение в такой документ. «Суд равных», о котором идет речь в хартии, — это решение феодального суда или общины свободных граждан, когда-то типичных народных судов всех германских государств, и от них переходящего к более поздним судебным формам. Использованные в хартии слова judicium parium («суд равных») нередко встречаются в феодальных документах континентальной Европы. И все же «суд равных» вскоре стал означать суд присяжных для каждого англичанина, и Великая хартия вольностей, казалось, обеспечила ему это право. И это вполне справедливо, ведь влияние практики, которую она гарантировала, на свободы точно такое же, что и влияние системы суда присяжных, который сменил прежний суд. Так же обстоит дело и в отношении согласия или налогообложения. Эта практика в своей более поздней форме не упоминается в Великой хартии, ни в вопросе согласия, ни налогообложения. Она снова ссылается на феодальное право, на признанное право вассала давать согласие на любую чрезвычайную «помощь», то есть на любую выплату, помимо трех обычных, указанных в хартии, прежде чем его смогут по закону к ней принудить. Но здесь опять задействован определенный принцип, и последующие представления расширили Великую хартию так, что она стала охватывать новую практику. Что касается других трех пунктов, касающихся отправления правосудия, то первоначальный смысл Великой хартии находится в большей гармонии с последующими идеями, хотя и более конкретным и узким образом. В целом Великая хартия вольностей по праву занимает то высочайшее место, которое отводят ей в истории гражданских свобод. Она дала официальную санкцию и четко заявила, так что к ней затем стало возможно апеллировать, о некоторых самых основополагающих принципах свободы, принципах гораздо более широких, чем задумывали ее создатели, и, установив принцип, согласно которому существует свод законов, который связывает короля и к соблюдению которого короля можно принудить, она показала путь к обеспечению национальных прав почти во всех последующих случаях восстаний против государя, которые знает английская история.
