Несомненно, главная цель Лютера в этом шаге имела скорее религиозно-практический характер, а не теологический. Он выбрал теологическую форму, но сильнее всего затрагивали его душу именно практические вопросы. Это было избавление людей от рокового заблуждения, от веры в ложный и губительный способ спасения и возвращение их к истинной христианской вере, как он ее понимал, и ради этого он гневно обрушился на популярные идеи. Всего остального, что случилось вследствие этого поступка, он не планировал и не предвидел. Что касается некоторых этих следствий, то если бы он понял, к чему это приведет, то при тогдашних своих чувствах, конечно, долго колебался бы, прежде чем сделать первый шаг. Он считал, что защищает теологию церкви от господствующих, но тем не менее искаженных идей. В семьдесят первом тезисе он призывает проклятье на тех, кто проповедует против истины папских индульгенций, а в семьдесят втором благословляет тех, кто предостерегает от разнузданных речей проповедников индульгенций. Но главным мотивом его поступка было не желание поставить истинное богословие вместо ложного как научный вопрос, а его радение за души людей, которые, по его мнению, погибают из-за заблуждений.
Эффект, который произвела публикация этих тезисов, стал неожиданностью для Лютера. За две недели, говорит он, они разошлись по всей Германии. За четыре недели, говорит его современник, они обошли весь христианский мир, будто их разносили сами ангелы. Лютер собирался повлиять на мнение в Виттенберге и окрестностях, вряд ли думая о людях за его пределами, но эффект оказался всеобщим, настолько глубоко люди были готовы к ним, хотя этого никто и не осознавал. Инстинктивно общество распознало объявление войны яснее самого вождя, и мгновенно начали собираться армии и выстраиваться друг против друга. В следующие два года Лютер быстро осознал свою реальную позицию по отношению к старой церкви и то, что ему надлежит сделать, если он твердо решился отстаивать эту позицию. Именно потому, что к своим выводам он пришел по пути внутреннего опыта, он так медленно осознавал все их последствия, но логика событий, случившихся после обнародования тезисов, была четкой и ясной.
Первый результат состоял в том, что он заставил Лютера понять, что некоторые изложенные им пункты на самом деле противостоят общепринятой церковной теологии, а не находятся в гармонии с ней, как ему казалось. Ему также пришлось осознать, что ему не удастся обойти вопрос об отношениях папы и церкви. Это было слабое место в позиции Лютера, и противники особенно часто выбирали именно его для нападок. Поднимать этот вопрос отнюдь не входило в его намерения, но он не стал уклоняться от него, когда его прямо поставили перед ним. Именно в этом направлении, а не в каком-либо другом он должен был развиваться. Конечно, он начинал, веря в непогрешимость церкви, если не папы, и в обязанность человека подчиняться в своих решениях мнению церкви. Однако нападки на него в течение этих двух лет заставили Лютера посмотреть на дело по-другому. Шаг за шагом он убедился в своей правоте, когда сказал кардиналу Каэтану, что заявления папы следует рассматривать как глас Божий, только если они соответствуют Библии, и его письменное заявление, что Вселенский собор церкви может ошибаться, и так дальше вплоть до открытого мятежа, в который его умело загнал доктор Экк на великих дебатах в Лейпциге 1519 года, когда Лютер заявил, что и Вселенская церковь может ошибаться в своих официальных постановлениях и действительно ошиблась в деле Гуса. С тех пор его позиция относительно старой церкви приобрела логическую завершенность. Он должен вести войну с ней и создать независимую церковь, если сможет, или будет вынужден подчиниться и сгорит на костре как еретик. Сжигание папской буллы в декабре 1520 года было всего лишь публичным и зрелищным повторением уже достаточно четко выраженной позиции.
Основной смысл Реформации был религиозным. Реформаторы действовали, руководствуясь именно религиозным мотивом и стремясь именно к религиозному результату как своей высшей цели. В этом смысле они сознательно пытались вернуться к более простому и истинному христианству, уйдя от примесей и искажений, привнесенных Средними веками. И во многих существенных отношениях Реформация действительно вернулась к нему. В обрядах и формах управления протестант любой деноминации, несомненно, стоит ближе к оригинальному христианству, чем католик. Что касается злоупотреблений и притеснений, на которые так горько жаловалась Европа перед самой Реформацией, то тут произошли большие перемены, которые коснулись не только протестантских стран, но и самой католической церкви. Труд Лютера привел к реформе, которая в самых важных деталях оказалась полной и основательной. Это правда, что со временем такая реформа была бы произведена в католической церкви и без Лютера, но возглавленная им атака привела к скорейшим и, возможно, более решительным переменам, чем было бы иначе. В управлении и морали католическая церковь с середины XVI века стала реформированной церковью.
Что касается более непосредственно религиозного вопроса, который особенно волновал реформаторов, вопроса о примирении грешника с Богом, то вряд ли можно отрицать, что Реформация тоже стала возвращением к более первозданному и подлинному христианству. Лишенный формальных деклараций, труд Реформации в этом смысле заключался в том, что она вывела на первое место прямые личные отношения между Богом и человеком и гораздо яснее, чем в прежней системе, ввела в практическое сознание тот факт, что индивидуальная вера во Христа как Спасителя — это средоточие и источник религиозной жизни. Этот факт, несомненно, осознавали тысячи праведных людей в Средние века, и так же несомненно, что религиозно возделанная душа может осознавать его одинаково искренне как в римской, так и в любой другой церкви, но не менее бесспорно и то, что протестантская церковь гораздо яснее и отчетливее ставит этот факт перед людскими массами, нежели католическая, и облегчает для них его полное осознание. Грубые злоупотребления католического вероучения, которые привели к первому открытому протесту Лютера, с тех пор стали сравнительно редкими. Однако легко заметить, что доктрину католической церкви по этому пункту часто неправильно понимают менее осведомленные люди, а если ее неправильно понимать, то она, как и во времена Тецеля, так же легко ведет к развращающим убеждениям и практикам, которые, по существу, являются языческими.
Если же, однако, основная цель, к которой стремились реформаторы, была религиозной, то их взгляд на нее был богословским, приняв форму учения, а не принципа жизни. Более совершенные догматические принципы казались им и наибольшим улучшением, которого им удалось добиться. Они боролись за право следовать им. Именно невозможность придерживаться их в старой церкви заставила их выйти из нее и создать независимую церковь. Более того, вся религиозная жизнь казалась им настолько управляемой и обусловленной богословскими взглядами, что они порой склонялись к отрицанию самой возможности ее существования в какой-либо доктринальной форме, отличной от их собственной, и то, что поддерживало в страданиях и протестантского, и католического мученика того времени, была не просто религиозная жизнь, равно возможная у тех и других — никакой протестант не усомнился бы в этом, если бы изучил жизнь сэра Томаса Мора, — а искренняя убежденность в том, что его осознанная религиозная жизнь неразрывно связана с интеллектуальной системой убеждений и высшей преданностью этой системе и его правам, как он их понимал, в век ожесточенного столкновения мнений.
