В седьмом томе неприятие Власа вызвало упоминание об осиной талии неких обитательниц улья. Такое выражение говорило о слабом различении пишущим пчел и ос. И всё же, несмотря на отдельные промахи, трудом островных писателей Председатель остался доволен.
Чтение этих книг открыло для Власа волшебный мир островной словесности. Случилось неожиданное: из читателя он вдруг превратился в писателя. Позабывший за годы борьбы грамматику, своеручно писать Председатель избегал. При нем всегда находился писец, в точности записывавший произнесенное. Заметив на лице правителя меланхолическое выражение, писец немедленно доставал висевшую у пояса чернильницу, а также перо и бумагу, ибо знал, что сейчас начнется его работа. Не сказать, чтобы речь Председателя текла полноводной рекой: подобно горному ручью, она была скудна и прерывиста. В ней слышалось громыхание камней и гул порогов:
Отец говорил:
Пчела наш предок. А была в почете еще у египтян.
Говорил:
Когда люди умирали, изо рта вылетала пчела. Душа, значит, вылетала. Душа, понимаете?
А фараон назывался повелителем пчел. Я бы тоже так назывался, красиво, да?
А жалят больно. Я же в одной рубашке ходил, и тоже босиком. И вот однажды они меня чуть не закусали до смерти, да отец подоспел.
Кричу ему:
Могли ведь до смерти закусать!
А он:
Были бы правы. Ты, говорит, пчелу не чувствуешь.
В лето сорок пятое Великой Островной Революции Влас принял новый титул: Повелитель Пчел. Это именование возвышало островитян, ибо все на Острове от мала до велика знали, что означает образ пчелы. Но смысл нового титула был не только образным: к этому времени значительная часть населения Острова уже занималась пчеловодством.
Мед, воск, прополис, а также цветочная пыльца, маточное молочко, пчелиный яд, трутневый расплод, перга, подмор и забрус вывозились на Большую землю в огромных количествах и превратились в важную статью государственного дохода. Статья эта, однако, без остатка тратилась на приобретение всех прочих товаров, поскольку почти ничего иного на Острове не производилось.
В то же лето дочь Повелителя Пчел Мелисса убежала из дому, оставив записку, чтобы ее не искали. Вопреки воле дочери своей, Влас распорядился девицу разыскать. В течение двух месяцев островное войско прочесывало Лес, потому как Повелителю казалось, что беглянка могла укрыться именно там.
Все сбегают в Лес, сказал тогда Влас, помня о том, что так поступали покинувшие пасеку пчелиные семьи.
И хотя жена Власова Глафира, зная дочь, говорила, что в Лесу, ввиду отсутствия увеселений, ее искать не стоит, возражать Повелителю Пчел никто не посмел. Мелиссу искали в Лесу.
Дочь Власа обнаружилась, однако же, в Городе, откуда, как выяснилось, и не выезжала. Сойдясь со знаменитым фокусником Вальдемаром, она скрывалась в его доме. Принимая гостей, Вальдемар прятал Мелиссу в ящике для распиливания помощниц. Выяснилось также, что в одну из ночей влюбленная пара венчалась в Храме Светлого Будущего. Введя в заблуждение храмовых Стражей, Мелисса сообщила им, что венчание – воля отца. Брачующиеся трижды обошли вокруг аналоя, поцеловали портрет Председателя Касьяна и отбыли восвояси.
Узнав о случившемся, Повелитель был вне себя, но сделать уже ничего не мог. Кроме того, он все-таки был и рад, что блудная дочь вернулась. Наконец, Влас просто побаивался своей дочери, и когда та попросила его не жужжать, он умиротворился.
С течением лет семейная хроника Улей пополнилась множеством новых томов. Ради чтения хроники Повелителю Пчел пришлось отказаться от многих государственных обязанностей. Влас, испытывавший прежде влечение и к иноземным книгам (Вересковый мед), со временем убедился в том, что нет ничего лучше отечественной словесности.
Литература мировая казалась ему чем-то поверхностным, не касавшимся животрепещущего. Последним разочарованием Повелителя стала книга Восковая персона, из которой о воске ничего нового он не узнал. Примерно в это же время он перестал листать подшивки Северной пчелы и сосредоточился исключительно на Улье.
В лето сорок восьмое Революции Храм Светлого Будущего был переименован в Храм Революционного Роя и подвергнут реставрации. Повелитель Пчел не забыл о тайнобрачии своей дочери, и реставрация была не лишена ожесточенности.
Вместе с тем, подчеркивая преемственность в отношении предшественников, Влас не стал удалять их портретов, велел лишь изобразить их в виде пчел. На единственной стене, остававшейся свободной, развернули панораму борьбы пчел с медведями. С особой подробностью были отражены подвиги пчел-разведчиц, бесстрашно внедрявшихся в логово врага и предупреждавших рой об опасности.
Ксения
Хорошей погоды пришлось ждать четыре дня. Сегодня я проснулась на рассвете и первой поняла, что день будет солнечным. Оранжевый шар, словно наверстывая упущенное, возник из воды в течение пары минут. Я читала на балконе, поглядывая на него. Шар продолжал подниматься, но уже не так быстро. В десять часов мы были на съемочной площадке.
И там я увидела себя восьмилетнюю – светленькая девочка, не по-детски тонкое лицо. Звучала песня. Волосы твои – несжатая пшеница… Нет: пшеница, которой не коснулся серп… Забыла. А дальше, значит, – глаза твои, как утреннее небо. Песня не описывала никого конкретно, была одна на всех. А все старались соответствовать.
Просторная шерстяная туника, под ней – тонкая холщовая рубаха. Застегнутый на несколько пуговиц стоячий шелковый воротник. Орнамент золотного шитья, жемчужная обнизь, по верхнему краю красная тафта – такой вот воротник. Внутри для прочности – полоска бересты. Береста страдания моего – как же она мне мешала, сдавливая горло. Воротник казался живым существом, которое меня когда-нибудь задушит.
Подхожу к девочке Ксении. Настоящего ее имени не знаю, да и не хочу знать, потому что подхожу к себе самой. Расстегиваю две верхние пуговицы ее воротника:
– Так лучше?
– Лучше, мадам.
Костюмерша, вдохнув, просит (кого?) застегнуть воротник: любимое занятие тетушки Клавдии. Поясняет присутствующим, что пуговицы в Средневековье должны были быть застегнуты. Не смотрит ни на кого в отдельности. Довожу до ее сведения, что я в Средневековье пуговиц не застегивала. Костюмерша вежливо кивает: она сделала всё, что могла.
Вот Ксения идет, глядя прямо перед собой. Слева, параллельно ее движению, по рельсам скользит камера. Справа на фоне моря – молочница, мельник, кузнец и рыбник. В одном строю: впечатляющий неестественный кадр. Щербатые зубы, крючковатые носы. Узловатыми пальцами чешут щетину щек – все, кроме молочницы. Движение девочки бесконечно. Стоящие поворачивают головы вслед Ксении. Она устраивает смотр Средневековью. Волосы ее – несжатая пшеница…
Возникает, словно из моря, тетушка Клавдия; это ее манера.
