На следующий день Лукерья была подвергнута медицинскому освидетельствованию. Она оказалась девственницей.
Демонстрации продолжались. На шестой месяц смуты Парфений вышел к толпе в последний раз. Он спросил:
Чего вы ждете?
И многотысячная площадь ответила словно едиными устами:
Нового!
Парфений наклонил голову в знак понимания.
Через два дня в вечерний час Их Светлейшие Высочества в княжеском Дворце встретились с представителями восставших. Их можно было называть уже именно так, потому что вокруг Дворца начались бесчинства, а стража всё не получала приказа навести порядок. Собравшиеся во Дворце сидели всю ночь и весь день, а люди на площади не расходились.
На третий день, ближе к ночи, на дворцовом крыльце появились Парфений, Ксения, Косой и некие из числа его соратников. Дождавшись тишины, Парфений обратился к толпе:
Люди Острова, вы хотите нового. Не услышав иных голосов, считаю это волей народа и слагаю с себя власть, которой был облечен. По предложению ваших представителей править Островом отныне будет княгиня Ксения.
Когда возникший на площади шум стих, Ксения поклонилась собравшимся. После минутного молчания она сказала:
Во благо Острова я принимаю эту власть.
Затем слово взял Касьян, в котором не было достоинства стоявшей рядом княжеской четы. И слова его были, как он сам, мелкие и быстрые. С неожиданным жаром он стал заверять толпу, что такое решение восставший народ устраивает.
Иным могло показаться, что новое пришло в виде старого, но уже тогда было ясно, что это не так, совсем не так. Многие в толпе плакали. Те прежде всего, чьи голоса не были услышаны, поскольку страха ради не были произнесены. Но ведь плакали не только лишь они.
Слёзы стоявших проистекали от любви и сочувствия к князю, от грядущей неизвестности и почему-то даже от прозвучавшего слова устраивает. Оно, как ничто другое, говорило о наступлении нового.
Глава пятнадцатая
Ксения
В лето первое княжения Ксении наступила долгожданная тишина. Было очевидно, что, не договорившись с соратниками о новом правителе, в княжении Ксении Касьян по прозвищу Косой видел для себя едва ли не спасение. К великой радости многих, демонстрации более не собирались. Возможно, борцы за новую жизнь потеряли все свои силы, а может статься, боялись не поделить власть при немедленной победе. В любом случае, тишина эта всем представлялась временной.
Ксения оказалась мудрой правительницей. Многие десятилетия она намеренно держалась в тени мужа, но и прежде не было тайной, что ее суждения становились для Парфения определяющими. И если борцы думали, что, согласившись на княжение женщины, сделали решающий шаг к взятию власти, то они ошибались. Шаг они сделали в противоположном направлении, а может, и не один.
Вскоре после восшествия Ксении на престол всем стало ясно, что она жестче своего мужа. Ксения принимала решения осторожнее, чем Парфений, и иногда казалось, что осторожность эта избыточна, но, приняв их однажды, никогда от них не отказывалась и следила за тем, чтобы всё выполнялось неукоснительно.
Ксения
Вот я, оказывается, какая – а борцы за новую жизнь не знали. И хронист Иларий не знал.
Видела, как Парфений улыбался, читая эти строки. Он-то знал.
А я понимала, что всё летит в тартарары. Что придет день – и ни меня, жесткой (вот ведь Иларий!), ни приказов моих никто не послушает. Для этого не надо было быть пророком: движение истории в общих чертах угадывалось. Его можно было замедлить, но не остановить.
Когда в тот грустный вечер мы собрались с Косым, он много говорил. С ним было еще несколько типов, но говорил в основном он. Голос тонкий – это звучало, как какая-то русская мелодия… Да, Полет шмеля. Он и кружил вокруг нас, как шмель: маленький, верткий, косой. Значительно облысевший.
Не знаю, лысеют ли шмели, но именно лысина делала Касьяна абсолютным шмелем. Он говорил, а Парфений кивал, и непонятно было, соглашается он с Косым или просто наклоняет голову в такт этой безумной музыке. Парфений был спокоен.
Накануне мы всю ночь проговорили с Парфением о том, что́ же нам делать. Он считал, что надо уступить требованиям толпы, чтобы избежать кровопролития. Я отвечала ему, что у толпы нет требований, что она просто присутствует, и разговаривать нужно с собравшей ее бандой.
– Но отчего-то же эта толпа присутствует, – возразил Парфений. – Значит, это их толпа. Будем договариваться с теми, кого пришлют с площади.
Я уткнулась ему головой в плечо.
– Но ведь с ними нельзя договориться. Ты дашь им руку – они откусят палец. Наоборот… Ну, ты меня понял.
– Вот поэтому мы предложим им палец. А там – посмотрим.
Руки́ они действительно не откусили. По взглядам, которые Косой бросал на своих соратников, я вдруг поняла, что главными его врагами сейчас являются они. Он смотрел на них, мягко говоря, косо. Удивительно легко согласился на мое княжение… Да, он ведь его и предложил!
Мы обсуждали еще массу каких-то деталей, и он продолжал кружить вокруг нас. Был смешон. И я чувствовала его невероятную энергию и понимала, что это насекомое кусает очень больно – будь то чужие или свои. И борцы за новую жизнь – они тоже это понимали.
Новая жизнь. Когда я слышала это словосочетание, меня переполняла обида за нынешнюю, которая вовсе не была такой уж плохой. Настоящее проигрывает будущему, как реальность – фантазии. И тут бессмысленны уговоры: будущее обладает безграничными ресурсами. Это потом его можно сравнить с настоящим, только смысла в этом уже нет. Поздно.
Парфений
Вчера у нас был необычный посетитель – знаменитый Жан-Мари Леклер, французский кинорежиссер. Последние годы мы в какой-то степени увлеклись кино, и Леклер нам нравился. Особенно – его фильм Человек без биографии. Это история одного шпиона, которого вечно куда-то внедряли, и он всякий раз должен был заучивать свою новую биографию.
Мог, представьте себе, назвать любую подробность своего небывшего прошлого – цвет глаз отца, возраст сестры, в каком углу гостиной стоял рояль. Это была чья-то реальная жизнь, безупречные в своей точности сведения, которые он приклеивал к себе. Обладая феноменальной памятью, мог вспомнить тысячи подробностей.
Эта память сыграла с ним злую шутку, и на какой-то из биографий он сломался: забыл свою собственную. Все заученные им детали и события по-прежнему помнил наизусть, но они смешались в его голове, как смешивается кофе с молоком. Ему пришлось уйти на преждевременную пенсию. Уединившись в загородном доме, до конца дней он вспоминал свою многократно увеличившуюся жизнь.
Теперь самое смешное: этот Жан-Мари собирается снимать о нас с Ксенией биографический фильм. Он сказал: байопик. Соединение двух слов – biographical и picture: байопик. Уже за одно это слово с ним можно было бы распрощаться – если бы это был не Леклер.
