– Если хочешь.
От этой омерзительной покорности башню сносит. Я разворачиваюсь и хватаю суку за горло.
– Ты никогда свою дозу не получишь, – вбиваю в стену. – Никогда.
– Ублюдок! – вопит она. – Ты заплатишь. За все заплатишь.
– Можешь хоть в ногах валяться, хоть ботинки мои целовать. Никогда! Ни единого сраного укола.
– Зачем обещал? – рычит. – Зачем?!
– Хотел посмотреть, насколько низко ты упадешь, – обдаю презрением.
– Я бы не сделала этого.... Не сделала! И ты бы не сделал.
– Я могу принудить тебя ко всему. Достаточно поманить шприцом.
– Подонок. Мразь. Ненавижу.
Она содрогается в истерике, сыплет проклятьями. Потом резко затихает. Запала уже не хватает.
– Чтоб ты сдох, – бросает сухо.
Я отстраняюсь, и Князева возвращается в свою комнату. Укладывается на постель, сворачивается в клубок. Она не двигается, становится апатичной, смотрит в одну точку.
Я останавливаюсь в дверном проходе, наблюдаю за ней достаточно долго. Вижу как хрупкое, разом похудевшее тело сотрясают судороги.
Я знаю, что ей больно. И это только начало. Я должен наслаждаться ее страданиями, упиваться моментом торжества, но внутри только горечь.
– – -
Я просыпаюсь в тишине. Будто от толчка. Хотя вокруг все спокойно. Я просто открываю глаза. Не вижу, но ощущаю: опасность рядом, совсем близко.
Едва уловимый свист.
Этот звук мне хорошо знаком. Так лезвие рассекает воздух.
Я не успеваю отклониться в сторону. Сталь царапает горло. Задевает слегка, по касательной, лишь пускает кровь.
– Умри, прошу, – шепчет Князева. – Умри.
Роняет голову мне на грудь.
– Пожалуйста, отпусти… пусти.
Кухонный нож вонзается в матрас. Раз за разом.
Я должен что-то сделать, прекратить безумие. Отнять оружие у вконец ошалевшей сучки, наказать гадину, поставить на место.
Но я не делаю ничего. Даже хуже. Я глажу ее по макушке, как бы одобряю попытку собственного убийства.
– Чего ты хочешь? – спрашивает она. – Почему выбрал меня?
Я почти готов ей ответить.
– Потому что ты горячая штучка.
Все-таки воздержусь.
– Особенно сейчас.
Прикладываю ладонь к ее лбу. Наощупь как кипяток.
Князева льнет плотнее. Она не потрудилась одеться. Раскаленная, взмокшая, стонущая от боли.
Трется о меня, выпускает рукоять ножа. Ледяные пальцы впиваются в мои плечи, сжимают неожиданно сильно.
– Дай, – произносит приказным тоном.
– Куда? В рот или в зад?
Я готов наплевать на все и оттрахать ее. Хоть яйца и разрываются от боли. Ей же тоже не сладко, ей еще гораздо гаже.
– Дай дозу, – молит она.
Тянется выше, елозит животом по вздыбившемуся члену, прижимается губами к шее и слизывает мою кровь.
Это чертовски ненормально, извращение, возведенное в Абсолют.
– Дай. Пожалуйста.
Я заваливаю Князеву на спину. Рывком. Затыкаю рот поцелуем да так, что мы ударяемся зубами. Я кусаю нежные, мягкие губы. Хочу смешать нашу кровь. Пусть она пьет меня. А я буду пить ее.
Погрязнуть в безумии без остатка – легко. Выкарабкаться – трудно.
Я привык управлять, контролировать ситуацию, но сейчас тормоза полностью отказывают. Я больше ничего не решаю.
– Дай, дай, – урчит она.
И мне с огромным трудом удается прекратить.
– Макс, прошу. Макс.
Я поднимаюсь с кровати, вытираю рот рукой.
– Умоляю, Макс.
Дьявол, как же тянет опять вгрызаться в нее.
Но я не уверен с кем сейчас имею дело, с ней или с героином. Может я и сам напрочь обдолбан?
Хватаю Князеву за плечо, стаскиваю с постели, волочу по полу в гостиную. По дороге достаю наручники.
– Что ты…
Она слышит звон стали, а рассмотреть предмет, который я взял, не может. Дергается, рвется.
– Посиди и подумай над своим поведением.
Я пристегиваю ее наручниками к железным скобам в коридоре.
Не так давно она висела тут. Обнаженная, вспотевшая, беззащитная, а теперь картину дополняет новый фрагмент.
– Нет! – орет Князева. – Не смей. Ублюдок!
Точно ведьма.
Бледная, бесцветная. В темных глазах горит одержимость, а рот окровавлен. Под кожей точно демоны беснуются, тело сводят спазмы.
Наверное, надо священника вызвать, чтоб молитву прочел, чтоб грехи ей отпустил.
Или поздно?
Я отправляюсь в душ и очень стараюсь не слушать ее вопли.
– – -
Выбирать какой из дней ломки хуже, а какой лучше, все равно что выбирать между кругами ада.
Я не хочу знать, что ощущает Князева. Достаточно уже того что я не ощущаю ничего хорошего, глядя на ее страдания.
Я должен быть счастлив, ведь свершается возмездие, справедливость торжествует. А впечатление муторное. Эти крики и мольбы не дарят никакого удовольствия, наоборот, будто вырывают куски моей собственной плоти.
Мне хочется сбежать, скрыться где-нибудь. Где угодно. Только бы не слышать вопли, стоны, униженные просьбы.
Чего она только не говорит, чего не предлагает.
Я молчу. В моих словах не остается никакого смысла, и пользы от них нет. Проходят мимо, не задевают и не отрезвляют. Оскорбления больше не работают. Воля давно подавлена опиатом, гордость растворена.
Князева торгуется, угрожает, умоляет. Требует, а потом давит на жалость, предлагает себя, подробно описывает все, что я могу с ней сделать, один или в компании, прямо сейчас. Мозг напрочь отключается, остаются только голые инстинкты.
И ради дозы она действительно ни перед чем не остановится.
Героин держит крепко. Гораздо крепче, чем я.
Она ничего не ест, почти не пьет. Ее постоянно крутит и рвет. Я не рискую расстегнуть наручники. На тонких запястьях появляются раны. Только вряд ли боль ощутима. Все перебивает глубинная тяга, тоска по украденному раю.
– Мне нужно в туалет, – сперва бормочет она.
Я ставлю ей ведро.
– Нет, даже не думай! – фыркает.
Альтернативы не будет.
– Урод, скотина, тварь, – стонет она.
Я убираю за ней, переодеваю ее, вытираю мокрым полотенцем, пытаюсь накормить хоть чем-нибудь, пою как ребенка.
