– Лжешь… ты лжешь! Он бы никогда…
– Я пообещал отпустить тебя. Если он застрелится. Я оставил ему пистолет. Он сам выбрал путь. Единственный вариант.
– Это неправда, – кричу: – Неправда!
– Но он мертв.
– Ты не мог такое сказать.
– Почему?
– Потому что… слишком, – задыхаюсь. – Даже для тебя.
Чертков смеется, а потом накрывает мой рот губами. Влажный язык ловко проникает между распахнутыми устами, сплетается с моим языком, затягивает в сводящий с ума водоворот ощущений.
И я отвечаю.
Ужасаюсь, но не делаю ни единой попытки отстраниться, отступить, освободиться. Я только сильнее и безнадежнее увязаю в этом кошмаре.
Я плюю на все.
На то, что он убил моего отца. На то, что трахал других женщин. На ненависть, на гадливость, на отвращение.
Я не понимаю, как это возможно. И… почему?
Почему именно он? Из тысячи, из миллиона иных мужчин. Почему? За что? Есть ли вообще ответ на этот вопрос.
Я не могу оторваться, не могу отлипнуть. Я опускаюсь на дно, в бездну. И теперь мне действительно нет прощения.
– Ну и как? – спрашивает Чертков, смотрит в глаза. – Приятно целовать того, на чьих руках запеклась кровь ближайшего тебе человека?
Чувство, будто меня бьют током.
– Почему сразу не рассказал? – спрашиваю с горечью.
– А зачем? – улыбается. – Что бы это изменило?
– Все.
– Ты бы перестала млеть подо мной? Не умоляла бы оттрахать?
– Мразь, – тоже улыбаюсь. – У тебя больше нет власти, нечем шантажировать.
– Да? – хмыкает. – Но ты по-прежнему в моих руках.
– Это ненадолго.
Я бью его коленом в пах. Вкладываю в удар всю свою силу. Всю ярость. Я очень хочу передать ему хоть малую часть той боли, которую сейчас чувствую.
Я действую резко и неожиданно, застаю врасплох.
Чертков сгибается пополам, отпускает меня. Он не кричит. Из его горла вырывается животный рык.
Я не теряю ни секунды, молнией влетаю в авто, завожу двигатель и стартую с места, не оглядываюсь.
Готова поспорить, Чертков не скоро сумеет кого-нибудь трахнуть. Он запомнит меня. Вот уж точно.
А я… я возвращаюсь домой.
– – -
Обычно хватает пяти секунд.
Я откидываюсь на диван обитый бархатом, изучаю порядком облупившийся потолок. Я принимаю расслабленную позу. Я в предвкушении.
Сегодня особенный вечер. Особенная встреча.
Ко мне нагрянет с визитом старый любовник.
«Старый» не в смысле возраста, просто мы давно знакомы. Нас многое связывает вместе, мы многое пережили.
Он знает обо мне все. Абсолютно. Гораздо больше чем кто-либо еще. Ни отец, ни брат не были настолько со мной близки, не ведали, что творится у меня на сердце, какой разброд там царит.
А он всегда был рядом. Приходил на помощь по первому зову, выручал, решал проблемы и никогда не отказывал. Дарил нежность и страсть, ограждал от тревог, спасал.
Он почти ничего не требовал взамен. Он не требовал ничего такого, чего я бы не сумела предоставить.
Мы не занимались сексом. Не говорили. Мы парили. Над землей, над целым миром. Он понимал и разделял мои взгляды. Он был лучшим. Идеалом.
Я закрываю глаза, но все равно все вижу.
Я чувствую: он близко. Рядом. Уже. Совсем.
Он пульсирует в моих жилах, наполняет изнутри.
Давно забытое ощущение овладевает телом. Захватывает будто ураган, шторм, сметающий все на своем пути.
Это не похоже на оргазм. Это гораздо круче. Запредельнее. Это все, что я когда-либо могла себе позволить. Это миллиард вольт тонкой иглой да прямо в сердце.
Я вижу Черткова.
Он подходит совсем близко, проводит ладонью по щеке. Он целует меня. Так реально, так по-настоящему.
Он касается меня сразу и везде. Обволакивает, опутывает мягкой сверкающей сетью. И кажется, из моего тела вынимают все кости.
Я выгибаюсь, пальцы разжимаются.
Я не слышу, как шприц падает на пол.
Я иступлено отдаюсь мужчине моей мечты.
И это не Чертков. Это героин.
Глава 17
Боль помогает мне чувствовать себя живым. Пока в груди жжет и ребра будто распирает в разные стороны, я понимаю, что не зря брожу по земле. Еще поборюсь, еще не одну вершину возьму.
От удара Князевой я сгибаюсь пополам, рычу, но часть меня сотрясается от смеха. Ведь это по-настоящему забавно. Мелкая дрянь совсем берега потеряла.
Кто бы посмел меня так двинуть?
Она пускается наутек, заскакивает в свою машинку, выжимает газ. Как будто и правда считает, что сумеет от меня сбежать.
Ну пускай попробует.
Князева умеет удивлять. Даже когда полностью раздавлена. Особенно когда раздавлена. Наблюдать за ее агонией – вот о чем я всегда мечтал. Вкушать, смаковать это блюдо как самый изысканный деликатес.
Конечно, удар по яйцам не относится к числу вещей, которые хотелось бы повторить. Я бы предпочел, чтобы она действовала по старинке: опустилась на колени, расстегнула ширинку и взяла мой член в рот.
Но разве я могу осуждать ее за бурную реакцию? Я бы удивился, если бы она простила убийство отца. Каким бы ублюдком он не был, как бы к ней не относился. Это все детали. А главное заключается в том, что мы не из тех людей, которые прощают подобное.
Я позволяю ей уйти. Я должен обуздать ярость. Потребуется немного времени. К тому же, необходимо закончить важные дела. Дотрахать тех шлюх, опустошить бар. Придется поработать, просмотреть некоторые документы. У меня насыщенный график.
Я доберусь до Князевой. Но не сейчас. Пусть разум остынет. Хотя… рядом с этой сукой я напрочь забываю, что где-то существует холод. Она сжигает меня в своем пламени. И как баран я подставляю башку под ее нож.
Чего только стоит та ночь. Вспоминать тошно.
Я поехал в клуб, надрался, снял девку, повел наверх, разложил на столе. Но ничего не вышло. Член привстал, а запала не было. Все равно что в резиновую вагину тыкаться. Я даже не вставил ей, послал подальше и остался наедине с очередной бутылкой. А девка ничего так оказалась, специально выбирал. Высокая, грудастая. Сегодня отодрал ее по полной, скоро продолжу.
У меня никогда не было проблем со стояком. Я любил секс, наслаждался процессом, пробовал разное. Но в ту ночь мне хотелось запретного. Запредельного, извращенного. Мне хотелось ее. До ломоты.
