– Я думала, мы отправимся поесть.
– Здесь и поедим.
Он покупает пиццу на вынос, кивает в сторону лавочки.
– Это похоже на свидание, – улыбаюсь.
– У тебя удивительно скромные запросы.
– Почему?
– Свидание – это когда в дорогом ресторане, с букетом цветов, на лимузине. Что там еще принято? Подарок какой-нибудь. Духи, украшения.
– Ну, необязательно.
Я пожимаю плечами.
Он опускается на лавку, манит пальцем. Я опускаюсь рядом.
– Не так, – его рука ложится на мою талию. – На колени присядь.
– Плохая идея.
– Я разве спрашивал твое мнение?
Чертков усаживает меня на себя, как бы боком.
– Ты не боишься…
Его член моментально оживает, упирается в мои ягодицы.
– Вот чего-то такого не боишься? – выдыхаю, ощущая, как лицу становится горячо.
И не только лицу.
– Это мои проблемы.
Я не спорю.
Чертков спокойно ест пиццу, будто ничего особенного не происходит. А я опасаюсь лишний раз шевельнуться.
– Расслабься, – советует он. – Поешь.
– Я не могу расслабиться, если… ну ты понимаешь.
– Не понимаю.
– Ты настолько возбужден, что мне страшно.
– Да я о другом.
– О чем?
– Тебя не понимаю.
– То есть?
– Ни хр…на не понимаю.
Я смотрю в его глаза. Холодные, небесно-голубые, пронзительные, проникающие в душу, выворачивающие наизнанку.
– Не хочешь расшифровать? – произношу тихо-тихо.
Сама не понимаю, о чем спрашиваю.
Не хочешь расшифровать, что именно не дает покоя? Не хочешь расшифровать меня, вскрыть все непонятное?
– Вот тебе нравится, когда все так? – глухо интересуется он.
Поглаживает мои ноги, касается голой кожи, там, где все открыто, между гольфинами и юбкой.
– Теперь моя очередь теряться в догадках, – бросаю в тон ему.
– Так просто. Без шика и блеска. Может, желаешь каких-нибудь побрякушек? Чего-нибудь оригинального? На самолет и в Париж, на Елисейские поля или куда там вам женщинам надо?
– Это как раз банально. А принудить к сексу через шантаж, засадить отца в тюрьму и заставить дочь отрабатывать. Тут требуется определенная фантазия.
Чертков мрачнеет. Видимо, его не особенно радует упоминание о моем отце.
– Ты не слишком активно сопротивлялась, – произносит, наконец.
Крыть нечем.
– Просто ты… это ты, – закусываю губу.
Почему-то очень трудно дышать и опять слезы на глазах.
Я превращаюсь в истеричку.
– Достаточно размытая формулировка, – он хмыкает.
– Есть ЛСД, есть героин, есть кокаин. А есть… черт. Есть ты. Самый сильный наркотик. И когда тебя попробуешь, ничего другого уже не хочется. Никого. Никогда.
– Звучит как признание в любви, – ухмыляется издевательски.
– Пошел ты в задницу!
– Я почти там.
Он делает недвусмысленное движение бедрами. Огромный бугор теснее прижимается к моим ягодицам.
– Осталось расстегнуть ширинку и засадить тебе по самые яйца.
Чертков хватает меня за волосы, притягивает. От его горячего шепота я уплываю.
– Я поставлю тебя раком и отымею у всех на глазах. Упругая, узкая, жаркая как кипяток. В твоей попке двести двадцать вольт.
– Давай, – цежу с вызовом. – Люди вызовут полицию.
– И нас посадят в одну камеру.
В его глазах горит безумие.
И я не менее безумна.
Я целую Черткова, впиваюсь в его губы как голодное животное, как вампир. Я так хочу выпить его. Еще, еще.
– Ты не такая.
– Не оправдываю твои ожидания?
– Ты их в клочья рвешь.
– Это же хорошо.
– Не знаю.
Мы доедаем пиццу, будто ничего не произошло. Наблюдаем за окружающими. За теми, кем нам стать не суждено.
Мы чувствуем себя богами. По крайней мере, в этот конкретный миг мы очень высоко, далеко отсюда.
– Я хочу сладкую вату, – говорю капризно.
– Хоти.
– И на колесо обозрения.
– Молодец.
– Ты должен меня покатать.
– Я тебя больше суток откатал.
– Ты извращенец. И пошляк.
– Я люблю секс. И называю вещи своими именами.
– Ты специально так себя ведешь, по-хамски.
– Да ну?
– Конечно, ты ублюдок, но не до такой степени.
– Ты мало меня знаешь.
– Я тебя не знаю вовсе, только это не мешает сделать выводы.
– Проницательная.
– Не отрицаю.
Чертков все же покупает мне сладкую вату, а потом облизывает мои липкие пальцы.
– Эти девчонки с тебя глаз не спускают, – указываю на группу малолеток.
– И что?
– Ничего.
– Каждый мужик провожает взглядом твою задницу, от мала до велика, без исключения. Каждый.
– Ты мне льстишь.
– Тебе – нет. Твоей заднице – пожалуй.
– Ты умеешь делать комплименты.
– Никто не жаловался.
– А кто бы посмел?
Мы возвращаемся домой за полночь, падаем на кровать, не раздеваясь. Молчим, ведь сказать особо нечего. Да и прогноз на будущее не сделаешь.
Это похоже на затянувшийся тайм-аут. Должен последовать новый раунд. Но это будет потом, не скоро… просто не сейчас.
Я засыпаю, крепко обнимая Черткова, я еще не догадываюсь, что такое больше не повторится, что нашему счастью не суждено сбыться.
– – -
В понедельник я возвращаюсь к реальности, причем довольно резко. Чертков уезжает рано утром, еще до моего пробуждения. И на всякий случай я опять морально готовлю себя к худшему развитию событий.
Работа как всегда является универсальным вариантом. Я решаю сперва посетить отель, а уже потом заняться рестораном. По дороге включаю телефон, но сообщений и звонков так много, что практически сразу становится тошно. И я откладываю изучение на потом.
Управляющий встречает меня с таким видом, будто похоронил близкого родственника. Встревоженный, бледный. В приемной неизвестно откуда возникает Скворцов, кстати, смотрится он не лучше моего управляющего.
