Кто-то встряхивает меня. Опять. И опять. Трясет, как будто хочет вытряхнуть душу.
– Катерина.
Оплеуха. Еще одна оплеуха.
– Катерина, мать твою, Олеговна.
Красная пелена отступает, и я вижу то единственное, что желаю видеть всегда. Глаза, цепляющие мое нутро за живое. Глаза, в которых небо пожирает тьма.
– Черт, – шепчу я. – Черт-ков.
Я улыбаюсь и тянусь к нему.
– Сколько ты в завязке? – мрачно спрашивает он.
– Не понимаю… о чем ты?
– Сука, – бьет меня по лицу так, будто хочет снести голову с плеч. – Сколько?
Я сплевываю кровь и криво усмехаюсь:
– Тебе не насрать?
– Что употребляла? – допрос продолжается. – ЛСД?
– Все!
– Ну тогда понятно, – стучит кулаком по затылку. – Мозги спеклись.
– Это просто флешбэк. Иногда накрывает.
Даже если ты попробовал наркотики только раз, не исключено, что психика не выдержит. Ты не способен это никак контролировать. Флэшбек может накрыть в любое мгновение. Ты больше ничего не применяешь, но эффект не исчезает до конца, проявляется в самых неподходящих местах, в самых неудобных моментах. За рулем. На вечеринке. Во время важного совещания. Где угодно. Тебя просто накрывает и все. Ты чувствуешь цвет на вкус. Мир вокруг неотвратимо меняется. Ты попадаешь в ловушку, из которой не выкарабкаться на поверхность.
Я уже давно подобного не испытывала. И вот опять.
Я не слишком стеснительна и не испытываю стыда за свои поступки, но меньше всего на свете я бы хотела обнажать перед Чертковым эту часть своей жизни.
Я стою перед ним на коленях, на кушетке. Татуировщик куда-то исчез. Здесь только мы и ослепительное пятно света.
Его руки касаются моих рук, разворачивают, проверяя сгибы локтей. Как будто там могли остаться следы прошлых преступлений.
Я посмеиваюсь, почти не замечая боли.
– Можно подумать ты таким не баловался. Не волнуйся. Я не заразная. Я не принимаю ничего уже много лет.
Его пальцы перебирают мои волосы.
– Наркоманка.
Он склоняется надо мной.
– Конченная.
Моя жажда настолько сильна, что внутри все печет.
Пожалуйста, поцелуй меня.
Чертков обводит мои губы большим пальцем, смотрит очень внимательно. А я не сдерживаю утробный стон.
Я так хочу.
Хочу до безумия.
– Твои губы не для поцелуев, – говорит он.
Эта фраза действует на меня как разряд электрошокера.
Чертков продолжает обводить мои губы большим пальцев, продолжает смотреть так, как будто готов сожрать с потрохаим. А я разом обмякаю, и даже не замечаю света вокруг, погружаюсь во мрак.
Я соскальзываю вниз, безвольно растягиваюсь на кушетке. Я позволяю делать с собой абсолютно все.
Он вызывает татуировщика, и пытка продолжается. Но я больше не чувствую ничего. Я просто не замечаю внешние раздражители. Внутри меня все разрывается от боли. Я не страдаю на физическом уровне. Мне плевать на то, что со мной делают. Я думаю о другом.
Мои губы не для поцелуев. А для чего? Для того чтобы трахать? Кто я для него? Кусок мяса?
Я думаю о том, почему мне так мучительно хочется его поцеловать, и не обнаруживаю ни единого адекватного объяснения.
Я не знаю, как долго длится процесс нанесения тату. Но Чертков не отходит от меня ни на секунду. Его пальцы поглаживают мою макушку, и хоть это и безумие, я не могу ненавидеть его сейчас. Не могу презирать. Я даже разозлиться на него не могу. Я не хочу, чтобы он меня отпускал. Не хочу, чтобы уходил. Даже если он относится ко мне как к мусору, я не хочу разрывать наш тесный контакт.
Мою поясницу снова чем-то обрабатывают, потом слышится шелест пленки, которой меня обматывают, чтобы защитить поврежденную кожу. Кажется, все готово.
– Что там? – спрашиваю тихо.
– Увидишь.
Чертков поправляет мое платье, помогает мне подняться.
Я с трудом держусь на ногах, на этих сумасшедших каблуках. Ощущение словно у меня температура под сорок.
Он ведет меня за собой, поддерживая за талию, и я думаю – а что если бы все сложилось иначе?
Если бы я была хорошей и скромной, тихоней. Если бы никогда в жизни не принимала наркотики. Если бы родилась в простой семье.
Эти мысли настолько абсурдны, что я истерично хихикаю.
– Развеселилась, – хмуро заключает Чертков.
– А чего горевать?
Мы заходим в кабинет. Он усаживается за рабочий стол, начинает разбирать и подписывать какие-то бумаги. Я занимаю кресло в стороне, присаживаюсь боком. Спиной облокачиваюсь на один подлокотник, ноги забрасываю на другой.
Я не привыкла быть в роли жертвы. Я понимаю, что давно пора переломить ход игры. Но обычно трезвый разум целиком затуманен. Я не управляю собственными эмоциями. Я отвыкла, я забыла как это – чувствовать – а теперь заново привыкаю.
Я надеюсь, что справлюсь.
Надеюсь? Дьявол! Я должна быть уверена.
Дверь открывается настежь, и в комнату заходит колоритная компания.
Женщина лет сорока в сверкающем черном корсете и обтягивающих кожаных штанах ведет на поводке двух голых девиц. Их шеи украшают ошейники с позолоченными шипами. Соски проколоты, а к пирсингу прикреплены небольшие грузики, оттягивающие грудь вниз, от них тянутся тонкие цепи, также прикрепленные к ошейнику. Когда девушки на четвереньках ползут дальше, я вижу, что попу каждой из них венчает миниатюрный пушистый хвостик.
Мой рот невольно кривится в нервной улыбке. Это не худшее из того, что мне довелось повидать. Особенно сегодня. Но вызывает стойкое отвращение.
– Поживее, шавки.
Женщина грубо подгоняет своих рабынь.
– Что же ты пришел и не поздоровался?
Тембр ее властного голоса резко меняется, когда она обращается к Черткову. Теперь дама буквально мурлычет. Она подходит к столу, склоняется, выставляя напоказ соблазнительную грудь. У нее отличная фигура, не могу отрицать.
– Обслужите господина, ленивые сучки, – холодно приказывает она.
И девицы сразу начинают тереться о ноги Черткова, льнут к его паху.
– Стоп.
Ответная реакция не заставляет себя долго ждать. Он резко поднимается и отталкивает от себя настырных девушек, которые тут же жмутся к полу и униженно скулят.
Неужели я так мерзко выгляжу, когда трясусь от страха? Вот дерьмо.
– Я не заказывал обслуживание в номер, – говорит Чертков. – Проваливай и этих следом за собой забирай.
