– Демьян, – говорит моя феечка.
А я не могу ни слова сказать. Просто улыбаюсь как дурак. А глаза полосует боль. И что-то течет по щекам. Мы же в палате, в помещении.
Откуда тут дождь?
– Демьян, – она проводит пальцами по моей щеке. – Ты плачешь.
– Я… что?
– Я люблю тебя.
Как бы я ей чего не повредил. Совсем мелкая. Гораздо мельче феечки.
– Держи, – отдаю ребенка. – Я вернусь.
Позже. Потом.
Я выхожу из палаты, прижимаюсь к стене, закрываю лицо ладонями. Я уже совсем как баба. Видели бы меня мои жертвы. Видели бы меня все те, кто боялся, дрожал от страха от одного моего взгляда.
Я размяк. А дальше будет хуже.
И… разве это плохо?
Если и стоило мне жить, выгрызать у судьбы каждый новый день, то только ради этого момента. Ради крошечного комочка. Комочка чистого счастья.
– Я такой идиот, – говорю, возвращаясь в палату.
– Нет, совсем нет.
– Я люблю тебя, – целую фею, смотрю на плоть от плоти своей: – И тебя. Больше жизни.
Я провожу ладонью по пеленкам, в которые укутана моя новорожденная дочь. Я намерен защищать ее от всего. Всегда. До последнего вздоха. И если какой-то мудак решит ее тронуть, ему недолго останется землю марать.
– Демьян, – вдруг говорит фея. – Ты ничего не хочешь рассказать мне?
– Нет, – качаю головой. – Не сейчас.
– Понимаю. Я просто не хочу, чтобы между нами были какие-то тайны или секреты. Я постараюсь понять тебя в любом случае.
– Я знаю.
– И если ради мести ты хочешь рискнуть…
– Я не хочу, – криво усмехаюсь. – Но я должен.
– Пожалуйста, будь осторожен.
– Клянусь. Я не дам в обиду никого. Ни тебя, ни ее. И себя тоже не дам. Ты же знаешь, о меня любой обломается.
– Береги себя. Прошу.
Я целую ее в макушку, вдыхаю родной аромат.
– Все будет хорошо.
– Правда? – голос феи срывается.
– Правда, – твердо обещаю я.
И я сдержу свое обещание.
⁂
Полумрак. Затхлый запах. Грязные стены. Стальная решетка. Никому бы не пожелал оказаться здесь.
Я не свожу взгляда с груды тряпья в углу камеры. Терпеливо выжидаю. Я как могу выравниваю пульс.
Шевеление. Еще. Сильнее. Отлично. Очнулся.
– Что за дерьмо? – он добавляет пару ругательств, сбрасывает с себя тряпки, поднимается. – Где я?
– Добро пожаловать в Бангкок, – говорю я.
– Что? – приближается вплотную к решетке. – Это шутка?
– Разве похоже?
Я поднимаюсь, подхожу к нему. Нас разделяют стальные прутья. Их достаточно много.
– Думаешь, это помешает мне выбраться, – сквозь зубы цедит Николай.
– Думаю, это помешает мне убить тебя, – отвечаю мрачно. – Сегодня.
– И какой у тебя план?
Я улыбаюсь.
– Заставить тебя прожить как можно дольше, – признаюсь как есть.
– Риск оценил? – хмыкает. – Меня никто не предает. Я до тебя доберусь. До тебя и до твоей драной девки. Она же выжила, да? Думал, я поведусь на тот труп? Она жива. Так. Вижу по твоим глазам. И чем же заслужила твое прощение? Родила щенка?
Он смеется.
– Да, я сразу понял, что она брюхатая была. Только вот от тебя ли? Шалава из ночного клуба – не лучший выбор.
– Ты ничего не знаешь о ней.
– Ну, разумеется.
Я приближаюсь еще на шаг. Теперь мы оба стоим вплотную к решетке.
Наши взгляды скрещены так, что искры летят.
– Ты действительно настолько отупел? – презрительно интересуется Николай, кривится. – Решил оставить мне жизнь?
– Да. Ты сгниешь здесь. Под чужим именем. В этой тюрьме. В скотских условиях. Но тебя будут хорошо кормить. Лечить, если потребуется. Ты будешь гнить очень медленно.
– Посмотрим.
– Я не один это организовал. Поверь. Есть люди, которые не желают видеть тебя на воле, и таких людей достаточно много.
– Я выберусь отсюда.
– Один не выберешься.
– Наблюдай.
– Думаешь, подключить Шейха или Клыка? Или может, кого посерьезнее? Павла Александровича? Может быть, Городецкого? Или кого-то и правда верного до гроба? Ну, так Монах мертв. Ему перерезали глотку в то же утро, в которое тебя накачали снотворным и доставили сюда. Твои друзья больше не друзья. Я нашел их всех. Пообщался с каждым, показал им архив. Там на каждого есть дело и не одно.
– Добрался до архива, – присвистывает. – Молодец.
– Да, там много интересного. Про тебя в том числе. Про то, как ты убил мою сестру, мою мать и заставил меня совершить первое убийство.
– Все вспомнил?
– Все.
– Сомневаюсь, – он широко усмехается.
– Давай, удиви меня.
Николай сжимает прутья решетки. Сильно. Так, что пальцы белеют.
– Твоя мать была первоклассной шлюхой, – говорит он. – Ах, как она отсасывала, заглатывала по самые яйца и урчала от удовольствия.
– Хорошая попытка.
Я сжимаю кулаки. Но держусь.
– Я могу лучше, – заявляет Николай.
– Попробуй.
– Кое-чего в тех документах точно нет. Та мелкая девчонка, которую прибил наш доблестный мэр, и правда была дочкой Свердлова. А вот ты…
Он делает паузу.
– Знаешь, твоя мать была беременна, когда давала показания против меня, когда вместе с моим дружком решила меня сдать. И на тот момент она бы Свердлова и близко к себе не подпустила. Так что сложи два плюс два.
– Ну и? – выдаю холодно.
– Я твой отец, – бросает резко. – Здравствуй, сын.
Молчу. Складываю руки на груди. Отчаянно сражаюсь с непреодолимым желанием проломить ему череп.
Николай стоит очень удобно. Легко схватить его за глотку, стукнуть о решетку. Снова и снова, раз за разом, пока кость не расколется.
Он нарывается. Специально. Он хочет, чтобы я сорвался. Он жаждет этого. Одержать победу хотя бы так. Поломать мой план.
– Я знаю, – отвечаю мрачно. – Привет, папа.
– Что? Не лги. Ты не мог узнать…
– Я сопоставил факты. Давно. Сразу как прочел твое досье.
– И ты так спокойно об этом говоришь?
– Я рад.
Из его груди вырывается пораженный возглас.
