Прошу вас, отпустите меня. — Она всей кожей ощущала каждый дюйм его тела.
Он повернул ее лицом к себе:
Бросьте, милая. Не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого.
Катарина быстро выдернула руку, и в ее глазах внезапно появилась надежда.
Вы меня не поняли. Я не сделаю вам ничего плохого, но неужели вы думаете, что я не воспользуюсь возможностью насладиться вашим телом? Вы разве не слышали поговорку, что все позволено в войне и в любви? Или вы не понимаете, что трофеи достаются победителям, а вы — самый ценный из тех, какие мне удалось добыть за последнее время?
Катарина замерла.
— Это не любовь.
— Нет, — согласился он после короткой, почти не уловимой паузы.
— И нападение на небольшой корабль — не война. Это пиратство, варварство, — воскликнула Катарина.
Он прищурился, и его зубы опять сверкнули.
Но ведь я и есть варвар, прелестная леди, и обмен словесными ударами, как бы он ни был увлекателен, не может заставить меня отвлечься от моих истинных намерений.
Катарина вся напряглась, ощущая, как ее страх сменяется нарастающим гневом.
— Варвару бесполезно стараться что-то доказать.
— Нелегкая задача, — согласился он.
— Вы должны меня отпустить. Мой отец…
— Нет, — коротко оборвал он.
Катарина заглянула в холодные серые глаза и поняла, что не сможет его разжалобить. Ее окатила волна ненависти.
Будьте вы прокляты!
Ответом была ослепительная улыбка и мягкий смешок.
— И это я слышу из уст почти монахини?
— Вы-то сами осмеливаетесь играть в Господа Бога, распоряжаясь моей жизнью! — яростно крикнула она.
— Я собираюсь всего-навсего затащить вас в постель, миледи, и вовсе не намерен вас убивать.
— Это одно и то же.
Он оценивающе поглядел на нее:
Вы бы предпочли броситься в море?
Она перевела взгляд на волны и поняла, что у нее недостало бы мужества, но решила солгать:
— Да.
Самоубийство — более тяжкий грех, чем совокупление. — Он пронзил ее взглядом.
Перед ее глазами все поплыло.
Тогда, возможно, вы в конце концов хоть не много раскаетесь.
Он приподнял ей подбородок:
Какая вы дурочка. Я не позволю вам броситься в море. И докажу, насколько вы ничего не понимаете.
Нет, — сказала Катарина, мотнув головой, — нет. Вы никогда не сможете склонить меня лечь с вами в постель.
Его рот медленно растянулся в ослепительной улыбке, и он несколько мгновений молчал.
Завтра утром, Катарина, вы будете шептать мне слова любви, умоляя меня не уходить из вашей постели.
Катарина ахнула от негодования. Потеряв дар речи, она уставилась на это прекрасное самоуверенное лицо.
Он повернулся к здоровенному лысому пирату, который привел ее сюда.
— Переведи дам на «Клинок морей», Макгрегор. И если с их голов упадет хоть один волосок, то твоя лысая голова без задержки скатится в море.
— Есть, капитан, — ответил Макгрегор, проигнорировав угрозу.
Когда этот крепкий матрос взял ее за руку и повел через палубу на пришвартованный к торговому судну военный корабль, Катарина почувствовала облегчение. Первая схватка закончилась, ее не изнасиловали — на время все обошлось.
Но он совершенно ясно изложил свои намерения. Ее переводят на пиратский корабль, и вечером он затащит ее в свою постель. Она получила только временную передышку.
Однако короткая передышка была все же лучше, чем никакая. Страх Катарины начал проходить. Если она проявит всю свою сообразительность, то наверняка сумеет избавить себя от участи, которая хуже, чем смерть.
Макгрегор оставил Джулию и Катарину одних в капитанской каюте. Катарина бьша потрясена, а Джулия просто рот разинула. Неужели это убежище пирата?
Стены каюты были облицованы резным тиковым деревом. Блестящий дубовый пол устилали прелестные коврики. Под одним из пяти иллюминаторов лежало с полдюжины толстенных турецких подушек, обитых изумрудной тафтой и украшенных вышивкой и кистями. Было ясно, что на этой небольшой оттоманке кто-то — наверное, сам капитан — отдыхал раскинувшись, по мусульманскому обычаю.
В дальнем конце комнаты крсовался большой обеденный стол черного дерева с тяжелыми ножками в виде когтистых лап. Вокруг него стояли шесть испанских стульев с обитыми кожей спинками. Один конец стола явно использовался как письменный стол. Там были разбросаны морские и сухопутные карты, стоял чернильный рог с гусиным пером, лежали книги.
У одной стены был книжный шкаф, высотой почти до потолка, до отказа забитый томами в кожаных переплетах, у другой располагался изящный сосновый туалетный столик, по бокам которого стояли два легких французских стула с мягкими вишневыми сиденьями.
А еще в каюте имелась кровать, которая могла бы украсить одну из величественных комнат Хэмптон-ского дворца. Пурпурный балдахин из узорчатого бархата был подбит жатым золотистым шелком. Занавеси из такого же бархата раздвигались тяжелыми красно-золотыми шнурами. По золотому с красным покрывалу были раскиданы вышитые подушки, подобные тем, которые Катарина вышивала в монастыре. Катарина не узнала герб, висевший над изголовьем, но заметила лилию и поняла, что герб французский.
У кровати размещался большой резной сундук. Катарина сразу различила кельтский узор на запертой на засов крышке — сундук попал сюда с ее родины. А по стенам было развешено множество картин.
Катарина повернулась к стоявшей у двери Джулии:
— Что же все это значит?
— Катарина, я не сомневаюсь, что в этой каюте собрано добро с захваченных кораблей.
Катарина сразу признала правоту Джулии. Эта каюта была свидетельством многих лет грабежа и убийств на морских путях. И тут Катарина разглядела постель.
Конечно, она заметила ее раньше, но только мельком. Теперь она неотрывно уставилась на нее. Мысленно она видела себя, бьющуюся на мягком матрасе, придавленную с хохотом насилующим ее пиратом. Она вскрикнула, бросилась мимо Джулии к двери и стала отчаянно дергать ручку, но дверь была заперта снаружи.
— Катарина, что же нам делать?
— Не знаю. Я так боюсь. — Катарина осмотрелась и наконец решила присесть на один из тяжелых испанских стульев. Ее глаза расширились от удивления, когда она взялась за стул, но он не сдвинулся с места. Стулья были привинчены к полу. Она поняла, что и все остальное в каюте должно тоже быть закреплено, опустилась на стул и закрыла глаза.
Девушка ощущала невероятную усталость, но сердце ее колотилось от страха. Она чувствовала, что ей предстоит пережить что-то ужасное, и сознавала, что должна попытаться как-то защитить себя. Она не перила заявлению пирата, что он не сделает ей ничего плохого; подобное заверение в устах такого человека звучало просто нелепо. Катарина решила немедленно сообщить, что она — дочь графа Десмонда. Стоит ему узнать, кто она такая, и он наверняка не станет лишать ее невинности, а передаст отцу за приличный выкуп.
