— Ты у меня тоже, — ответила Люся.
— Правда?
— Да.
— Тебе хорошо со мной?
Люся закрыла глаза и чуть заметно кивнула.
— Послушай, — зашептала Нелли, — обещай мне одну вещь.
— Обещаю, — прошептала Люся в ответ.
— Обещай мне, что ты не встанешь и не уйдешь, что бы я тебе ни сказала. Обещай.
— Конечно, обещаю. Что ты.
— Ты во мне ничего необычного не заметила?
— Да нет. Милицейских слов только много говоришь. Знаешь, если ты на них и работаешь — какое мне дело?
— А кроме этого? Ничего?
— Да нет же.
— Ну ладно… Нет, я не могу. Поцелуй меня… Вот так. Ты знаешь, кем я раньше была?
— Господи, да какая разница?
— Нет, я не в том смысле. Ты когда-нибудь про транссекс слышала? Про операцию по перемене пола?
Люся почувствовала, как на нее вдруг накатил страх — даже сильнее, чем в автобусе, — и опять мучительно заболела грудь. Она отодвинулась от Нелли.
— Ну, слышала. А что?
— Так вот, — быстро и сбивчиво зашептала Нелли, — только слушай до конца. Я мужиком раньше была, Василием звали, Василием Цыруком. Секретарем райкома комсомола. Ходила, знаешь, в костюме с жилетом и галстуком, все собрания какие-то вела… Персональные дела… Повестки дня всякие, протоколы… И вот так, знаешь, идешь домой, а там по дороге валютный ресторан, тачки, бабы вроде тебя, все смеются — а я иду в этом жилете сраном, со значком и усами, и еще портфель в руке, а они хохочут и по машинам, по машинам… Ну, думаю, ничего… Партстаж наберу, потом, глядишь, инструктором в горком — все данные у меня были… Еще, думал, не в таких ресторанах погуляю — на весь мир… И тут, понимаешь, пошел на вечер палестинской дружбы, и надо же, Авада Али, араб пьяный, стакан с чаем мне в морду кинул… А в райкоме партии спрашивают — что ж это, Цырук, стаканы вам в морду кидают? Вам почему-то кидают, а нам — нет? И — выговор с занесением. Чуть с ума я не сошел, а потом читаю в «Литгазете», что есть такой мужик, профессор Вишневский, который операцию делает — это для этих, значит, гомиков, — ты не подумай только, что я тоже… Я без склонностей был. Просто читаю, что он гормоны разные колет и психика изменяется, а мне как раз психику старую трудно было иметь. Короче, продал я свой старый «Москвич» и лег — шесть операций подряд, гормоны без конца кололи. И вот год назад вышла из клиники, волосы отросли уже, и все по-другому — иду по улице, а вокруг сугробы, как когда-то вата возле елки… Потом привыкла вроде. А недавно стало мне казаться, что все на меня смотрят и все про меня понимают. И вот встретила я тебя и думаю: а ну, проверю, женщина я или… Люся, ты что?
Люся, уже отодвинувшись, сидела у стены, обеими руками прижимая к груди колени. Некоторое время стояла тишина.
— Я тебе противна, да? — прошептала Нелли. — Противна?
— Усы, значит, были, — сказала Люся и откинула упавшую на лицо прядь. — А помнишь, может, у тебя зам был по оргработе? Ан-дрон Павлов? Еще Гнидой называли?
— Помню, — удивленно сказала Нелли.
— За пивом тебе ходил еще? А потом ты ему персональное дело повесила с наглядной агитацией? Когда на агитстенде Ленина в перчатках нарисовали и Дзержинского без тени?
— А ты откуда… Гнида? Ты?!
— И кличку эту ты мне придумала — за что? За то, что я в рот тебе смотрел, протоколы собраний переписывал каждый вечер до одиннадцати? Господи, да все по-другому могло бы… Ты знаешь, о чем я второй год мечтаю? Чтоб прокатить мимо твоего райкома на пятисотом «мерседесе», в крутом навороте — и чтоб Цырук, ты то есть, шел там со своими татарскими усиками и портфелем с протоколами собраний — чтоб, значит, просто посмотреть на него с заднего сиденья, в глаза, и взгляд так дальше, на стену… Не заметить. Понимаешь?
— Андрон, да ведь это не я… Это ведь в партбюро Шерстеневич сказал, что зам по оргработе отвечает… Ведь какой скандал — старейший в районе член партии с ума сошел, хер старый, когда твой стенд увидел. Сходил за кефиром… Нет, Андрон, правда — ты, что ли?
Люся вытерла простыней губы.
— У тебя водка есть?
— Спирт есть, — сказала Нелли, вставая с кровати, — я сейчас.
Прикрываясь скомканной простыней, она убежала на кухню, оттуда донесся лязг посуды; что-то стеклянное упало и разбилось. Люся прокашлялась и длинно сплюнула на ковер, а потом еще раз тщательно вытерла губы о простыню.
Через минуту Нелли вернулась с двумя наполовину наполненными гранеными стаканами.
— Держи… Райкомовские… Не знаю даже, как к тебе обращаться…
— А как раньше — Гнида, — сказала Люся, и на ее глазах блеснули слезы.
— Да забудь ты. А то как баба прямо… Давай. За встречу.
Выпили.
— Ты кого-нибудь из наших видишь? — спросила после паузы Нелли.
— Да нет. Так, слухи доходят. Вот Васю Прокудина из интерсектора помнишь?
— Помню.
— Третий год за шведом замужем.
— Ты что… Он что, тоже операцию сделал?
— Да нет. В Швеции можно хоть на жирафе жениться.
— A-а. А то я думаю — он же рябой был, как Батый, и глаза косые.
— Черт их поймет, иностранцев этих, — устало сказала Люся. — Бесятся с жиру. Я вот тут недавно видела одного мужика в метро — лет сорок, харя как булыжник, лба нет почти, а в авоське — «Молодая гвардия». Значит, и на таких спрос есть… Слушай, а ты Астрахань помнишь? Стройотряд?
Нелли нежно посмотрела на Люсю.
— Конечно.
— Помнишь, там одна песня все время играла? Про трубача? И про то, как мы танцуем под луной? Сегодня в «Москве» ее крутили.
— Помню. Да она у меня есть. Поставить?
Люся кивнула, слезла с кровати и, накинув на голые плечи простыню, подошла к столику. Сзади тихо заиграла музыка.
— А тебе кто операцию делал? — спросила Нелли.
— В кооперативе, — сказала Люся, разглядывая разбросанные по столику упаковки французских гигиенических тампонов. — Они меня, кажется, кинули круто. Вместо американского силикона совдеповскую резину поставили. Я под Ленинградом с финнами работала на перроне, так аж скрипела вся на морозе. И болит часто.
— Это не от резины. У меня тоже часто болит. Говорят, потом проходит.
Нелли вздохнула и замолчала.
— Ты о чем задумалась-то? — спросила Люся через минуту.
— Да так… Иногда, знаешь, кажется, что я так и иду по партийной линии. Морячкам вот в окно колбасы могу кинуть. Понимаешь? Время просто другое.
— А не боишься, что все назад вернется? — спросила Люся. — Только честно.
— Да не очень, — сказала Нелли. — Вернется — посмотрим. У нас с тобой опыт работы есть? Есть.
