Будут ли меня искать? Наверное, нет. Может, Лиза будет. Захотелось вдруг, чтоб мама узнала и чтоб слезы по мне утирала, а мозг резануло картинкой, где она водкой горе заливает и смеется с такими же опустившимися собутыльниками над пошлой шуткой, уже забыв, что поминки у нее дома, а не веселье. Ненависть поднялась вихрем и тут же улеглась пеплом в душе. Отненавидела уже. Горечь золой осыпалась и легла еще одним слоем грязи на сердце и на душу.
Я выныривала из омута боли и погружалась в него снова. Болело все тело, но больше всего голова. Казалось, внутри нее пульсирует адский сгусток, приносивший мне страдания. Все это время я ощущала чье-то присутствие. Давящее и невыносимо тяжелое. Словно весь ужас вселенной сконцентрировался рядом со мной и вокруг меня. Обрывки воспоминаний вплетались в сумеречный туман перед глазами. Малиновый сполох вдалеке рассеялся и утонул в сизом тумане. Мне казалось, я слышу голоса, но они иные и не похожи на голоса людей. Они звучат не у меня в ушах, а в моей голове. Страшные и похожие на рокот вперемешку с шипением. Сама реальность оказалась страшнее любого кошмара, который я когда-либо видела. Потому что нет этой люти наяву и быть не может. А может, я сошла с ума? И это все плод моей воспаленной болезнью фантазии?
Наконец-то глаза снова раскрылись с мучительной резью в висках, я поняла, что меня куда-то везут. Нет. Не в машине. На лошади. Связанная по рукам и ногам, я свисаю поперек жесткого седла. Оно упирается мне в живот и жестоко трет кожу под легкой влажной сорочкой, прилипшей к телу, а скомканные и растрепанные волосы свисают до самой земли, выметая ее грязными серыми концами. Косы расплелись, и в прядях цветы кровавые запутались. Они до сих пор источали тошнотворный сладкий запах. Вспомнились плавающие на гладком озере венки… там, где лодки с остальными девушками утонули. Опять стало жутко, и я пошевелила руками.
Вот почему настолько сильно болят виски и режет глаза — вся кровь прилила к голове, а тело превратилось в сплошной синяк. Каждая секунда пульсировала в ушах ожиданием чего-то ужасного, чего-то необратимого, нависшего надо мной. Меня ослепило воспоминанием о жуткой твари, вцепившейся в меня когтями и выдернувшей из лодки, и от дикого ужаса в горле задрожал вопль. Вскинула голову и закричала. Но никто не обратил на меня внимания. Лошадь продолжала скакать во весь опор. На глаза от боли и страха навернулись слезы, и сквозь соленую рябь я видела пепел под копытами лошади… лошади ли? Потому что тот звук, который издавало это животное, с трудом можно назвать ржанием. Оно пыхтело жаром, которым обдавало лицо, как из жерла домны. Я задыхалась от первобытного ужаса, пытаясь освободить затекшие и онемевшие руки.
— Отпустите, — хрипло и так тихо, словно я разучилась говорить или потеряла голос.
Горло обожгло нестерпимой жаждой, и глоток воздуха, скорее, напоминал глоток песка. Оцарапал горло и скатился внутрь, раздирая желудок. Меня или не слышали, или делали вид, что не слышат. И я была уверена, что, скорее всего, второе.
С трудом повернула голову, стоная от страданий, которые причиняли ушибленные о жесткое седло ребра. Натертые веревкой руки и ноги словно отнялись и горели пламенем. И все же я увидела вдетые в золотые стремена черные сапоги с заостренными носками, покрытые копотью и заляпанные грязью. Еще усилие, приподняла голову, кусая губы от напряжения — голенища сапог заканчивались у колен, и сбоку красовался вышитый золотом змей.
И снова память полоснула мелькнувшей в облаках тенью монстра. Потом проклятые сектанты, от воспоминания о которых внутри будто зашевелился ворох гнилых листьев, я даже запах тлена почувствовала. Сапоги… золотые стремена. Кто в наше время все это носит? Куда меня везут? Зачем? Может, это игра такая? Жестокая игра за деньги. Реалити-шоу какое-нибудь. Рисунок змеи показался почему-то знакомым. Словно видела его где-то. Совсем недавно видела.
И перед глазами картинками…
"Я, танцующая у озера вместе с девчонками. Босые и растрепанные мы песни орем и венки в воду швыряем, загадывая желания. Лизка смеется громче всех. У нее день рождения, и она такая красивая сегодня в красном расшитом сарафане. Отец для нее вечеринку устроил в старославянском стиле. Домик в лесу у пруда сняли. Целую программу составили и костры на берегу разожгли. Мы венки сами плели с Лизой для гостей. Свечки в стеклянных закрытых подсвечниках по земле расставили. Красиво до невозможности. Все вино пьем и смеемся. Лизка еще и ведьму, бабу Пелагею, пригласила погадать нам всем. Помню, как мы громко смеялись, представляя себе ряженую, как и все мы, женщину, которой заплатили за развлечение гостей. Но Лиза заверила нас, что ведьма самая настоящая, из местных. К ней гадать из других городов и даже из далеких стран приезжают. Всю правду говорит. Не всегда хорошую. Когда она появилась, смеяться все прекратили. Не потому что некрасиво, а потому что страшная она была, потому что на нас глазами черными зыркнула из-под бровей косматых и платок цветастый поправила. Гадать на воде решили — все же Ночь на Ивана Купалу. Лиза принесла нам всем тазы и свечи. Ведьма сказала, что покажет наше будущее. Чтоб каждая в чистый таз крови капнула и волосы в нем в воде из пруда вымыла. Весело смеясь мы к пруду пошли по воду. Все набрали, а я подойти боюсь. Страх преодолеть не могу. А потом все же решилась. Наклонилась — воду зачерпнуть, и вдруг показалось мне, что смотрит кто-то на меня сзади из темноты. По телу дрожь прошла и в горле пересохло. Волосы тронули чьи-то пальцы, и таз из рук выпал… я отражение в водной ряби увидела. Черная тень за спиной промелькнула, и два желтых глаза в сумраке вспыхнули и погасли. Шуршание травы послышалось. Будто гигантский ползучий змей хвостом кусты разворошил. Несколько секунд я так и стояла оторопевшая и испуганная до полусмерти, пока сама себя не успокоила, что привиделось мне. Вина много выпили. И вода… я всегда ее боялась. Еще с детства. Зачерпнула тазом серебристую жидкость и пошла обратно к костру. Девочки тихо шептались, склонившись над тазом Лизы. Я ждала своей очереди и прислушивалась к тихому потрескиванию сверчков и кваканью лягушек. Звуки ночи… звуки вкрадчивого страха, он колючей паутинкой ползал по спине, невольно напоминая видение у озера. Когда мой черед настал, Баба Пелагея сама ко мне подошла, но едва над водой склонилась — зашипела, как кошка. Отпрыгнула назад, таз перевернув, а потом на меня вдруг пальцем указала:
— Уйдет пусть… уйдет немедленно. Ей гадать не буду.
Все на меня посмотрели, а я назад попятилась, глядя на женщину, которая словно рассудок потеряла, а та что-то шепчет и рассыпает вокруг себя розовый порошок, как пыль клубящийся в воздухе и не оседающий на землю:
— Не почуй, да не увидь деяния мои. Не услышь и не узнай. Не трогала… не смотрела. Не трогала… не смотрела… Убирайся, — рыкнула на меня. — Проданная ты. Проданная.
И я убежала. Куда-то через заросли. Голос ведьмы еще в ушах пульсировал, а ноги сами по траве несут к воде. Не помню, как упала в песок у самого берега. За траву уцепилась, а она пальцы режет и ладони, словно вперед сбросить хочет, окунуть в пруд ледяной. Я свое отражение в воде вижу, и что-то сверкает на дне, переливается в свете месяца. Руку протянула, как завороженная, сжала пальцами металл. А когда ладонь раскрыла, перстень увидела. Красивый до безумия с изображением змеи, свернувшейся вокруг янтарного камня. И корона у змеи на голове.
