Весна для меня с каждым годом все желаннее. Я иногда чуть не плачу, если пропускаю и не вижу, как набухают почки, как потом прорезаются, словно птенцы, нежные клейкие листочки, как пахнет земля. Все это вызывает у меня восторг. Я очень люблю природу и с каждым годом все больше и больше. И когда приходят грустные мысли (а они приходят), я всегда нахожу утешение в природе.
Мои воспоминания охватывают большой период жизни, и я постараюсь коротко, по возможности оторвавшись от театра, от профессии, рассказать о своей женской судьбе.
Детство. Мечтательная, скромная девочка в общей, почти нищей квартире со всей бытовой гадостью, которую я не замечала, потому что ничего другого не видела, не знала. Но и в этой скудности была своя прелесть. Например, печка в комнате, которая так весело трещала, и мы сидели возле нее и смотрели на огонь. Дружная семья, где не было ссор, пьянок, где каждый был предоставлен самому себе.
Юность. Страшная война; я в Москве с папой; бомбежки, холод в квартире, почти голод, но вера в справедливость, в победу, отсюда терпение, труд, который всем помогал выжить, взаимная помощь, дружба с моей Катюшей, страсть к театру, книги о театре.
Счастье! Я – студентка Театрального училища!
Учеба. Дружба, скромные надежды на профессию и – о чудо! – картина «Сказание о земле Сибирской». Знаменитый режиссер Пырьев, звезды советского кино – и я с ними, среди них. Поездка в Прагу, влюбленность в меня довольно известных талантливых людей. Я впервые осознаю себя девушкой, в которую влюбляются. Возвращаюсь из заграницы прекрасно одетая, окруженная вниманием, любимая зрителями, получаю правительственную награду. И сразу же приглашение в Театр сатиры на главную роль.
Жизнь все в той же комнатушке со своей семьей вскоре закончилась. Театр дает мне маленькую девятиметровую комнату на улице Горького. Обстановка у меня там более чем бедная: шкаф, матрац на ножках вместо кровати, два стула и стол. В этой комнате я была несказанно счастлива своей первой любовью и еще более несчастлива, расставшись с ней. Но и сейчас, когда я проезжаю мимо места, где стоял мой дом (его теперь уже нет, там новое роскошное здание), я вспоминаю свою комнатенку под крышей, где всегда протекал потолок и я подставляла тазики под капающую с потолка воду.
Я благословляю свою каморку за ту силу эмоций, которые потом питали меня в моих лучших ролях.
Мое замужество и жизнь в семиметровой комнатке в общежитии Театра сатиры.
Мой муж, Володя Ушаков, после войны три года работал в Германии актером в Потсдаме. Там в бывшем прифронтовом театре его творческая жизнь сложилась очень удачно. Он играл разных героев и особенно любил роль Незнамова в спектакле «Без вины виноватые». Там он женился на красавице актрисе их театра Нине Гарской. Вероятно, жизнь в благополучной стране, материальный достаток, характер жены, умеющей создать уют и красоту дома, положительно повлияли на моего мужа. Приехав в Москву, они производили впечатление киногероев, которых мы видели в кинофильмах тех лет. Оба красивые, молодые, роскошно одетые… Когда Ушаков поступил к нам в театр, он был единственным человеком, который имел свою машину. «Победу». Именно на этой машине он привозил мне охапки цветов в период влюбленности и борьбы за меня… Со своей женой он расстался до знакомства со мной – она увлеклась талантливым композитором Николаем Каретниковым, но я никогда не слышала от него ни одного дурного слова о Нине Гарской. Вообще по отношению к людям, работающим в искусстве, он всегда очень доброжелателен, умеет радоваться чужим успехам и скромен в оценке самого себя, что в театральной среде бывает крайне редко. Может быть, поэтому и Андрей Миронов, придя к нам в театр, почувствовал его любовь к себе, радость от расцветающего рядом таланта и до последних дней относился к моему мужу как к старшему другу. И сейчас, когда прошло уже много лет со смерти Андрея, в его актерской уборной, где до сих пор гримируется Юрий Васильев и где когда-то гримировался мой муж, всегда около портрета Андрея в роли Фигаро стоят живые цветы и бережно сохраняется все, что было при его жизни.
Я нарисовала, наверное, почти идеальный портрет мужа, но, как это часто бывает, достоинства перерастают в недостатки. Я со своим характером иногда не придаю значения многим житейским мелочам, наши противоречия иногда возникают именно по бытовым пустякам. И я всегда молча выслушиваю довольно резкие высказывания мужа о моих хозяйственных и житейских недостатках… Но в первые годы нашей совместной жизни эта тема у нас никогда не возникала.
Многие мои поклонники считают, что я замечательная жена, заботливая, спокойная, уступчивая, тихая; может быть, это и так, но я знаю свои недостатки, и нужно иметь большую любовь ко мне и не пытаться меня изменить, как это всегда делал мой муж Володя, мой Максим – жених пятидесятилетней давности. Говорят, противоположности сходятся. Мы очень разные, но что-то, наверное любовь, помогает нам терпеливо относиться к недостаткам друг друга, мы не пытаемся друг друга переделать.
Я не знаю, не понимаю никаких квитанций, никаких счетов, а сейчас за каждый пустяк шлют квитанции и за все надо платить. Для меня это темный лес, и если бы не Володя, я бы чувствовала себя совершенно беспомощной.
Во времена молодости, понимая, что мне некогда заниматься хозяйством, умиляясь моему неумению, он нашел домработницу – Анну Ивановну, старенькую женщину, которая когда-то где-то работала шеф-поваром и поэтому ничего простого не хотела готовить: презирала кашу, щи и т. п. Она делала нам чаще всего дичь, и делала это замечательно, но так как в общежитии, кроме нас, жило еще двенадцать семей и была одна десятиметровая кухня с маленькими столиками для каждой (что характерно для многих коммунальных квартир тех лет), то момент, когда она готовила нам обед, был трагикомичен. Она прогоняла всех из кухни на час-полтора, от ее дичи в разные стороны летели перья, а так как она была старенькая, то по-настоящему убрать за собой не могла.
На всех конфорках что-то шипело, горело, разносился удивительно вкусный запах, и бедные артисты бродили около закрытой кухни в надежде на угощение, но у Анны Ивановны трудно было выпросить даже морковку! Она презирала хозяек, у которых чего-то недоставало в хозяйстве. Приходила в комнату и произносила целые монологи, с ненавистью осуждая просителей и просительниц. К счастью, она бывала у нас раз в три дня. Мы никогда не могли уговорить ее готовить что-нибудь попроще. Например, просто суп, мясо с картошкой или макаронами, компот или кисель. Она готовила куропаток или перепелок в кастрюльке, дорогую рыбу с соусами, взбивала сливки или делала какой-нибудь замысловатый мусс. Причем, взбивая, она забрызгивала все стены, потолок, пол. Уважала она только моего мужа, так как он был очень красив, великолепно одет и ходил дома в роскошном коричневом бархатном халате. После ее ухода раздавался громкий, веселый голос Татьяны Ивановны Пельтцер (она жила со своим отцом Иваном Романовичем рядом в маленькой комнатке): «Вера, иди убирай за своей Анной Ивановной!» Я, взяв тряпку, бездарно, но старательно наводила чистоту и, слушая взрывы хохота нашей актерской братии, делилась кулинарными шедеврами нашей гордой Анны Ивановны.
