В табачном отделе с пристальной нежностью следила за юной продавщицей, бросившей на прилавок коробок и пачку кишиневского “Мальборо”.
— Чего это она так на тебя?
— Тише, она пьяная, по-моему!
Это они с напарницей уже за ее спиной. Важенка удалялась, улыбалась. У продавщицы на носу два маленьких прыщика.
Встряхнула коробок возле уха.
Что же это, меня не будет, а эти спички еще не кончатся. И как же Митя будет видеть этот двор, выходить в него каждое утро, если она выпрыгнет сюда из окна? Важенка замедлила шаг, задрала голову. Скажут ведь, двух невест, ирод, угробил. Хотя какая разница, уедет себе в Австралию, все забудется. Не искать же другие крыши, нет у нее сил. Сил нету.
На кухне пятки прилипали к полу, она вчера разлила там сливовый сок.
То есть она убийца, ее мозги на асфальте, а у раковины липкий пол — это все, что Мите о ней вспоминать? Это все, что она оставит миру?
Все время звонил телефон. Его гудки пробивались и через пылесосный гул, и через грохот воды в душе, и потом, когда укладывала волосы с феном.
В Митиной футболке за чисто убранным столом она снова сидела перед своей бутылкой, из которой медленно, но верно продолжало утекать ее время.
— Даже если сейчас все обойдется с этим мотоциклом, со свидетелями, — повернулась она к телефону. — И что это будет? Разве есть жизнь потом?
Она покачала головой, выпила залпом, словно решила теперь торопиться. Проходя мимо телефона, вдруг остановилась, несколько секунд смотрела на него. Осторожно сняла трубку.
— Важенка! — кричал Митя. — Я с утра не могу к тебе пробиться. Что происходит? Я же в Москве, по нашим делам, и никак тебя не достать, не прибежать. Вот звоню, звоню как идиот. Важенка, дело закрыли! Там один опер случайно нарвался на тех мальчишек, которые доску в двери. Он их прямо с поличным, в этот раз они бутылку в двери мостили. Он их за шиворот. Просто повезло, представляешь! Они сказали, что Лиля была одна в поезде, понимаешь! В вагоне! Одна! Ты слышишь меня?
Солнце вдруг выпуталось из осенней длинной тучки. Заново прочертило границы своих пятен на паркете, вернув им резкость и блеск.
Важенка крепко зажмурилась, стараясь справиться с судорогами рыданий, сотрясавших ее.
— Митя? Это ты?
