Было слышно, как Лиля звонит в другие квартиры. Важенка на цыпочках сделала два шага к двери. Скривилась, как от боли, когда снова по квартире покатились оглушительные трели. Контрольный в голову. И только потом медленный перестук каблуков по ступеням. Важенка перебежала к окну в кухне.
Лиля медленно добрела до турника, дорожную сумку поставила на скамейку — то есть даже не заходя домой! Сидела, держась за лавку двумя руками, задрав плечи, тянула в воздух носочки, приподнимала и опускала ноги. За час ни разу не покурила.
Несколько первых минут Важенка безжизненно смотрела на нее сверху из-за кухонной занавески. В пустой голове пролетело — мне же к врачу скоро, и свадьба через три дня… Вскоре она очнулась, забегала по квартире, грязно ругаясь и прославляя небо, что Митя в Москве.
Чайник вскипел в третий раз. Она забывала плеснуть кипяток в кружку, он остывал, и приходилось начинать все заново — коробок, газ, обугленная спичка полетела в мусорное ведро. Еще два раза Важенка бросалась к двери, накидывала плащ, хваталась за щеколду. Просто поговорим, по-хорошему, она поймет, простит, у нас же ребенок!
В девять Лиля поднялась со скамьи, быстро пошла в сторону Среднеохтинского, и от ее твердого и радостного намерения, заметного даже с пятого этажа, стало еще тревожнее.
Важенка ушла в гостиную от запаха языка, варившегося на плите к приезду Мити. У Томы знакомый мясник на Кондратьевском. Накануне Важенка специально туда моталась именно за языком. Опустилась на диван. Вещи, часы, солнечный луч, все на месте, как совсем недавно в момент признания, только теперь у низкого солнца так мало сил разбрасывать по паркету свои пятна. И листья больше не волнуются в их янтарном блеске. Замерли в предчувствии конца. Тихо-тихо. И слышно, как на кухне варится язык. Яшенька с нижнего этажа уехал в свой Норильск вместе с красно-белым мячом из “Спорттоваров”. На балконе ниже этажом маленькая бабушка шуршит пакетами, вздыхает. Затихла вроде, но вдруг так отчетливо и горько: осень уже, вот так-то!
Важенка вдруг поняла, что сидит в плаще, надетом прямо на бюстгальтер.
* * *
Первые по очереди тесно стояли у дверей. Вылетев из кабинета, Лиля чуть не снесла взволнованную юную беременную с карточкой в руках. Извинилась, осторожно придержав ее за локти. Ничего, сказала беременная, с любопытством заглядывая ей в лицо.
— Плачет, — прошептали в спину.
— Беременность двенадцать недель, — немолодая докторша, которая в апреле была готова поставить Лиле “бесплодие неясного генеза”, замахала рукой в ответ на ее протест. — Это акушерские недели, мы по-другому считаем. Плод — да, мы уже не эмбрион… Черты лица сейчас формируются, пальчики разделяются, с плодом у нас все хорошо, надеюсь, ну и… поздравляю, мамочка! Анализы сейчас выпишу.
Сначала навернулись слезы. Она хотела их проглотить, скрыть, отвернувшись к стене. Стряхивала, смаргивала, путаясь в застежках юбки, но слез становилось все больше. Не сдержавшись, она разрыдалась. Юбка упала вниз. Стояла босиком рядом с креслом, закрыв лицо ладонями, плечи ее тряслись. Вокруг суетилась медсестра: вот марлечку чистенькую возьмите! Врач устало улыбалась со своего места.
— Конечно, столько ждали, надеялись, — приговаривала медсестра. — Заплачешь тут.
— У вас еще гормональный фон сейчас перестраивается, эмоции через край, это понятно, — ласково говорила доктор. — Да, а потом, вы же на скрипке играете. Говорят, даже в музыке это особая категория. Люди чувствительные, все через сердце. Так что слезы ваши…
— Не знаю, — всхлипнула Лиля, — все вместе.
Пробегая через холл, она радостно крикнула в сторону регистратуры: до свидания! Тетенька за стойкой приподнялась со стула взглянуть на нее.
Лиля шагнула с крыльца в уютный квадратный дворик поликлиники, снова удивилась этому прозрачному спокойствию вокруг. Двухэтажная скобка здания, затерянного среди немецких коттеджей, утопала в зелени. В центре дворика толпились астры в бетонном кольце клумбы, от которого разбегались по сторонам безлюдные выметенные дорожки. Тяжелая листва застыла в небе без движения, и только рыжая тощая кошка чиркнула мимо астр.
— Это даже не бархат, — думала она. — Точно меня голую завернули в какой-то солнечный мех. И я дремлю, и мне нежно-нежно. Наверное, последний такой день.
Она брела по аллее к Среднеохтинскому, через дворики малоэтажек, мимо голубя, расхаживающего под старыми липами на столе, у правой ножки костяшка домино, мимо изящной девушки с сигаретой в тени разросшихся кустов, мелкие темные ягодки.
Они встретились глазами.
— Важенка! — крикнула Лиля.
На секунду ей показалось, что Важенка хочет убежать: это я, я, куда ты? Лиля развеселилась.
— Я смотрю, девушка прячется в кустах с сигаретой, потому и не приглядываюсь особо, чтобы не смущать. Ну, прячется и прячется, — Лиля целовала Важенку в облачке дыма, сморщилась потом. — Ты куришь?
Важенка посмотрела на сигарету, кивнула недоуменно: ну да, а что?
Лиля смутилась. В возникшем молчании было слышно, как часто клюет голубь какие-то крошки со стола.
— Как красиво, — чуть отклонившись, сказала Лиля, оглядывая Важенку: высокий хвост, платье-сафари, кожаные сандалии на толстой подошве.
А на ней старенькие вельветки, пыль в волосах, кеды. Дорожная сумка оттягивала руку.
— А ты откуда? — Важенка, присев на корточки, тушила сигарету в траве.
— Из Нарвы, от няни, из женской консультации, отовсюду! Представляешь, — Лиля бросила сумку на траву, чуть понизила голос, — я беременна! Двенадцать недель. У нас с Митей будет ребенок…
Она стояла с улыбкой, оставив место для радостного возгласа подруги, но та продолжала сидеть на корточках, не поднимая головы, и тушила, тушила в траве давно погасший, уже сломанный у фильтра окурок. Лиля позвала ее, и Важенка медленно подняла голову. Запрокинув лицо, смотрела на Лилю непонимающе и как-то болезненно. Ремешок ее сумки свалился с плеча, и Важенка проследила, куда он упал.
Лиля растерянно сжимала и разжимала кулаки, выбрасывая пальцы. Потом на левой ладони соединяла поочередно подушечки всех пальцев с большим, не сгибая их, как будто давила ягоды.
— Иди сюда, — Лиля протянула руку. — Вставай, вставай.
Важенка поднялась. Лиля сильным движением прижала ее к себе.
— Послушай меня, я все знаю. Я все про тебя знаю. Про Аркадия, про ребенка, мне утром Зинаида Леонидовна рассказала, — Лиля прикрыла глаза. — Послушай меня…
Она говорила и говорила, крепко сжимая Важенку в объятиях. Рассказывала, как очутилась сегодня в ее бывшей квартире, про бабку, про ребенка, своего, Важенкиного, про то, что все будет хорошо, снимем комнату рядом, а первое время можно пожить у них с Митей, строила планы, даже чему-то рассмеялась. Говорила нервно и нежно. Важенка в первую минуту оставалась неподвижной, но потом Лиля почувствовала, что она пытается высвободиться. Не пускала ее.
