Митя жил в двух остановках от поликлиники, и она в последний момент вскочила на подножку трамвая — восемь утра! можно еще застать его дома или у машины. Наверное, телефон отключили. Звенел трамвай, толкались, Лиля улыбалась, твердела локтями, защищая живот.
Его автомобиль у подъезда, а в гостиной приоткрыта балконная дверь. Она ускорила шаг, сердце забилось быстрее. Долго звонила в дверь, на которой знала каждую царапину. На левой створке, в верхнем углу, под укрывистым масляным слоем прячется вырезанное когда-то — ЛИЛЯ.
— Можно любить девочку и не кричать об этом на весь белый свет, — мама протянула Мите банку с краской.
— А если ты полюбишь кого-нибудь еще? — спросил отец, у него была такая же манера, как у Мити, откидывать волосы со лба. — Что тогда делать с этой надписью?
Лиля позвонила в соседние двери. Тишина. Двадцать седьмое августа — никто не хочет возвращаться в город, тянут, пьют лето до последнего глоточка. Медленно спускалась по лестнице, слушая гулкое цоканье своих каблуков. По слову на каждый шаг: если — полюбишь — кого-то — еще — если — полюбишь — кого-то… Перемена ритма.
Ей вдруг сделалось грустно, сидела во дворе на скамейке, дожидаясь девяти, чтобы позвонить Мите уже на работу. Смотрела, как тихо слетают с черемухи сухие листья, ложатся в чистую лужу с синим небом. Иногда негромко хлопали двери подъездов, соседи спешили на работу, осенью всё потише. Даже проспекты и набережная отодвинулись дальше со своим грохотом.
В девять позвонила со Среднеохтинского. На работе сказали, что Митя в Москве, в командировке, вернется послезавтра вечером.
— А можно туда позвонить? Алло, телефон есть там, где он в Москве? — было плохо слышно, и Лиля зажала пальцем второе ухо.
Но его сотрудница уже бросила трубку. До послезавтрашнего вечера целая жизнь. Она вдруг вспомнила, что рядом в каком-то из домов живет Важенка. Никитин даже однажды показывал ей этот дом, где-то на Панфилова. Заторопилась через анфиладу желтых арок, через дворы на тишайшую Панфилова.
Там прошла несколько раз вдоль одинаковых трехэтажных особнячков, определяясь, какой же из них.
* * *
Ей повезло с первого раза. Она даже загадала: если сразу не выгорит, разворачивается и домой, а можно уже сразу к врачу.
— Да, знаю ее, — кивнула женщина в косынке, вытирая руки о фартук. — Она комнату снимает в девятой квартире, только я давненько ее не видела. Спросите в девятой.
Заплакал ребенок, и по лицу женщины пробежала тень, хлопнула дверью. Лиля поставила ногу на ступеньку, счастливо вздохнула. Пусть будет мальчик, а если и девочка, то ее можно наряжать и баловать. Лиля сжала пальцы в кулаки и немного подрожала ими у лица, издав такое тихое, радостное “и-и-и-и”.
Еще нет и половины десятого, а она нажимает кнопку уже в шестую дверь. Но и здесь тишина. Лиля задумалась ненадолго, как вдруг услышала в глубине квартиры шаркающие шаги. Они сопровождались оханьем и стонами, и Лиля зажмурилась с веселым ужасом. Прости меня, чья-то бабушка.
Дверь открыла старуха в темном фланелевом халате и овчинной безрукавке сверху. На голове у нее был шар из пухового платка, завязанный на белый простой платочек, как если бы у нее болели зубы. Лиля, приветливо улыбаясь, зачастила с объяснениями, но бабка успела нервно выкрикнуть: кто? что? Лиля старалась говорить внятно и громко, но после того, как она закончила, старуха еще раз выкрикнула: кто вы? что надо? Шарила по ней каким-то безумным взором.
— Я ищу девушку, — начала сначала Лиля. — Ее зовут Ира Важина. Она снимает комнату в вашей квартире. Может быть, она дома. Вы не посмотрите?
Бабка вдруг озлобилась. Лиля не могла разобрать и половины слов, которые та бормотала в припадке странной ярости, явно намереваясь захлопнуть дверь. Боже, что я такого спросила? Лиля повернулась к лестнице.
— Стой, иди сюда, — вдруг передумала бабка, часть букв она просто заглатывала. — Заходи… Да не снимай ты, я в обед мыть буду. На кухню иди за мной.
Было просторно и чисто, тумбы по периметру, над ними шкафчики, запах вареной рыбы. Постукивали ходики.
— Съехала твоя Ирка, — так старуха приступила к изложению событий, и Лиля удивленно распахнула глаза.
* * *
Когда она выбежала из подъезда, на улице снова было лето. Прохлада уже расползлась по подвалам, припала к земле в ожидании вечера. Мягкое солнце грело затылок, а на углу у проспекта торговали арбузами. Лиля потянула носом, чтобы в чистом прозрачном воздухе обнаружить их запах. Двенадцать минут до начала приема. Готова была поспорить, что Зинаида Леонидовна смотрит ей вслед из окна. Вздыхает, крестится.
Бедная Важенка, бедный ее ребенок, куда они исчезли и где их теперь искать? Даже сам змей-искуситель не знает, где она. По бабкиным словам, Аркадий недавно заходил выпивши, расспрашивал, уговаривал дать новый адрес, телефон, хоть какую-нибудь зацепку. Да откуда же знать. Бабка пригорюнилась.
— Я вот что думаю, это я виновата… Извиняюсь, как вас звать-то? — Зинаида Леонидовна все время стягивала безрукавку у горла, как будто боялась простудиться, или так болела ее душа за загубленную судьбу Важенки. — Лиля? Это я их, Лиля, разлучила своими придирками, что ли. День и ночь ее поедом ела, его гнала. Семья ж у кобелины! Мешала им на пути, вот так-то. Гореть мне в костре адском…
Лиля как могла ее разубеждала. В то, что Важенка с Аркадием расстались из-за кого-то третьего, молодого и богатого, Лиля не верила. Бедная девочка, скорее всего, просто так избавлялась от дурной связи, от любимого, но женатого, только бы она ничего не сделала с собой. Они с Митей постараются ее найти.
Бабка успела поведать и о других своих тревогах. В девятой квартире, кроме самой Зинаиды Леонидовны и ее сына с женой, проживала еще семья молодоженов, такие друг за другом, как нитка с иголкой, тю-тю-тю, ну, он за ней, конечно. Лиля сразу вспомнила Важенкины рассказы о “белых крысятах”, как она их называла, муж — альбинос-подкаблучник, да-да, слышала о них. Так вот, Зинаида Леонидовна целый год о них хорошо думала, приличные люди, думала, своим в пример ставила, дружные, даже полы вместе моют. На удивленный Лилин взгляд бабка показала, как молодожен полощет жене тряпку и выжимает в ведро: говорю же, дружные очень. Лиля улыбалась. А на днях у Олега, сын ее, были именины. Много выпили, конечно. И, вот что ты думаешь, застукали в ванной молодожена с Надькой, моей невесткой. Он ее вот так вот, по-собачьи… Бабка показала как. Он такой худенький-худенький, бледный, а у Надьки жопа во!
Лиля не выдержала и засмеялась посредине улицы. Перетянула струну белобрысая. Лопнула подкаблучная добродетель о толстую Надькину корму. Надо будет Важенке рассказать.
Бежала и смеялась. На нее оборачивались прохожие.
* * *
Важенка вздрагивала от каждого нового звонка. Она сразу догадалась, что это Лиля. Во-первых, та разбудила ее по телефону в половине седьмого. Вы ошиблись номером! Хорошо, что голос спросонок трудно узнать. Осторожно опустила трубку на рычаг — Лиля в городе. Вернулась. Наверное, зареклась беспокоить из нарвской летней жизни, полной обид и сомнений, давала время на раздумья и чтобы соскучился, а вот шагнула на перрон — и раз десять за утро. Вот и сейчас никто больше не мог трезвонить так громко и властно, по-хозяйски нетерпеливо, не убирая палец с кнопки. И пока длился звон, Важенка стояла, окаменев, затаив дыхание, посредине комнаты.
