Митя закрыл глаза ладонью. Снова смеялись.
Важенка повернулась к имениннице и посмотрела ей прямо в глаза.
Глава 11.
В городе
В июльский полдень кафе-мороженое на Гражданском пустовало. Студенты уже разъехались на лето, а абитура даже и не подозревала о существовании мороженицы с этой стороны политеховского городка. Жители высотки, что над кафе, и соседних домов — кто на работе, кто в Гаграх, или пьют чай на дачной веранде. А приезжие все на Невском. Июль.
Галина поправила брошку на груди, заколотую на вырезе с рюшами, уселась на крутящийся табурет за стойкой — нет никого, отчего же не посидеть.
Вчера они с Антиповым долго гуляли в Сосновке. Сложный разговор никак не шел из-за жары, и переели за завтраком. Хорошую рубашечку купила ему, в “Московском” не поленилась отстоять, и с размером угадала, плечи на месте. Галина любовалась синеглазым, загорелым Антиповым, между прочим, у Рязанова снимался, у Эльдара, актер второго плана, лично за руку здоровались, пока Антипов водку не полюбил.
Водку он полюбил раньше и крепче Галины. Глупые надежды побороться.
В марте, когда они выходили из подъезда, двор умолкал. Галина соседям кивала надменно, ступала медленно, крепко сжимая под руку обретенную удачу-любовь. Но вскоре прознали, что Антипов запойный, в мае у гастронома он читал стихи “Расстрел”, он всегда их по пьяни: “Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать, и вот меня ведут к оврагу, ведут к оврагу убивать”
[12]. Потом упал, не от залпов, а от водки родимой, уснул в кустах жимолости, не дошел к Галине. Теперь тоже затихали, когда видели их вместе, но уже из злорадства, от прежней зависти нет и следа, любопытничали, что он за две бутылки продал ее ондатровый полушубок и мельхиоровые ложечки.
Она сама уже понимала, что это безнадега, запои вернутся, оставшиеся ложечки лучше бы отнести к тетке, но душа еще помнила тот восторг, когда такой красавец и интеллигент согласился у нее остаться, мужчина — небесный ангел, Ален Делон ее судьбы. Душа эта саднила и отпускать Антипова не желала, тем более устроившегося на работу, в новой рубашке, временно в завязке. А ну как не временно?
Синеглазый идол, смеется, идет рядом, его улыбка то отдаляется, то опять к ней. Кто же тогда стонет, просит опохмелиться, проклинает сивушным ртом? На щеке ссадины уже схватились темной коростой. По три недели пьет.
Галина подкручивалась на табурете, наблюдая одним глазом за единственным посетителем мороженицы. Невысокий интересный мужчина ждал кого-то за ближним столиком. Правда, лысоват, но в кожаном пиджаке, очень солидный мужчина.
Он спросил пепельницу, и она протянула ему со вздохом: вообще-то нежелательно у нас, не пивом торгуем.
— Я не взатяг, — подмигнул мужчина, и Галина хорошо рассмеялась.
Поправила рюши на груди, махнула — да ну вас!
Он закурил уже третью, все время поглядывая на вход. Кажется, немного нервничал. Курил, сложив руки на груди, поскрипывал пиджак, не жарко ему. В распахнутых дверях нарисовалась худенькая девушка с высоким хвостом. В красных туфлях и в ушах красные круглые серьги, величиной с блюдце, фифа разодетая. Вот такие Антипову по душе: цветные, наглые. Стремительно подошла. Отодвинула стул, скривившись от звука взвизгнувших ножек.
Мужчина говорил быстро и тихо и, кажется, сердился, а вот девушка, наоборот, смеялась, отвечала громко, успокаивала, даже попыталась до него дотронуться. Руку он отдернул.
Галина вся обратилась в слух, делая вид, что пишет что-то в блокноте, куда обычно заносила, сколько порций и какого мороженого было куплено.
Мужчина что-то спросил.
— Да, нашла! — девушка с вызовом засмеялась.
Снова что-то спросил.
— 27! — она прямо ликовала.
Противная! Галина пыталась незаметно рассмотреть ее через витрину с пирожными.
— Какое твое дело? — Фифа повернула голову в сторону стойки, закачались в ушах красные блюдца.
Он поднялся, подошел к прилавку.
— Шарик ванильного, два шоколадного, — смотрел сквозь Галину, не видел ее. — Сиропом не поливай только. Да, еще двести шампанского. Два по двести. Нет, давай бутылку.
— Я не буду, — крикнула девушка, смеясь.
— Будет, будет, — мужчина полез за бумажником.
Галина обиженно считала. Солидный мужчина, наверное, жена, дети, ухлестывает за какой-то сопливой дрянью. Сам отнес на стол мороженое и бутылку.
— Я все оттуда забрала, — девушка порылась в сумке, кинула на стол ключи.
Он разлил шампанское. Пододвинул к ней стакан.
— Да блин! Я же сказала, не буду! — помахала рукой, отгоняя от себя табачный дым.
Он сунул ладони под мышки, наклонился вперед и даже шею немного вытянул, когда говорил ей что-то. Как угрожал. Девушка встала, перекинула сумку через плечо. Он успел схватить ее за запястье.
— Не приползу! — она вырвала руку, зачем-то лягнула стул, почти пнула, и Галина уже хотела заорать, что она там себе позволяет.
Мелькнули за высоченными стеклами кафе красные серьги, хвост. Он даже головы не повернул, сидел смотрел перед собой. Не пил, не курил.
Минут через пять Галина ожила за стойкой, загремела креманками, стукнула об стол трехлитровой банкой сока.
— Коньяку налей! Есть у тебя коньяк?
* * *
— Мам, ну какое “приеду”! Я же говорю, никакой свадьбы не будет, мы распишемся себе тихонечко тридцать первого, и все. Мам, ну пожалуйста, я не хочу нервничать, у меня такой токсикоз сейчас, а ты начинаешь… Мы с Митей в сентябре прилетим, как обещали, может быть, начало октября, тогда и познакомишься! Он очень хочет.
Важенке показалось, что телефонный аппарат заляпан пальцами у диска, она чуть присела, вглядываясь, — так и есть! Попробовала дотянуться до тряпки. Она бросила ее в прихожей, когда зазвонил межгород. Нет, не смогла, провода не хватило.
— Что значит “не как у людей”? — она начала злиться.
Человеческие отношения с матерью возникли не сразу. Важенка объявила, что выходит замуж, и мать на это засмеялась скрипуче и обидно: еще чего не хватало, третий курс на носу, самое сложное! Немного помолчав на бессильные выкрики дочери, спросила прямо в лоб, не залетела ли та часом. Потом уже вопила мать, блажила, что вот, в подоле принесла, нет, вы только на нее посмотрите! Важенка, у которой при материной истерике привычно кольнул в сердце страх наказания, вдруг впервые подумала: да гори оно огнем, теперь у нее есть муж, дом, ребенок, и если будет поменьше матери, то это только облегчит жизнь. Разъяснила, что “в подоле” — это когда без мужа, а она принесет ребенка в законном браке, до свидания, мама, спасибо за поддержку. Через три дня перезвонила бабушка, и из трубки пахнуло валокордином. Стенала, задыхалась, что же ты наделала, пропащая твоя душа. Но потом все проплакались, помирились, и затопила радость — замуж за ленинградца!
