— Лиля! Я лизни? А я щас лизну!
— Чего ты не выпила-то? Ленечку не уважаешь? Граждане, Важенка Ленечку не уважает.
— Вот почему? Типа, свежий порыв в этом стоячем женском? Женщине необходим мужчина?
— Да нет же, ветер его останавливает, возвращает к ней. Хотя да, наверное, порыв, в смысле, нужен мужчина. Гораздо кайфовее в этой сцене, что она оборачивается проверить детей спящих. И все хорошо, они мирные в гамаке, а он как будто их не видит. Рядом стоит и не видит. Видит тот, кому видно, в смысле, чьи дети, тот и видит.
Важенка и сама кричала, спорила, смеялась, смотрела на всех с далекой нежностью, словно между ними разлеглась целая зима или болезнь, и вот все позади, пережили, увиделись.
Вышла покурить с Никитиным. Он травил анекдоты, его рубашка пузырилась от ветра, прикурил еще одну. Она улыбалась, а ветер задувал ей волосы на лицо, они прилипали к губам, и не покурить толком, как-то надо встать по-другому — туши уже! Пнула мешок с грунтом “Микропарник”.
Вернулись на кухню.
— …Ахматова сама из татар. Вот она и усмехается, когда мальчик про то, что иго остановили, не дали дойти до западных границ. Усмехается, типа: что бы вы без нас, татар, делали? Важенка, докажь, что Ахматова из татар!
В какой-то момент она осталась одна в самом сердце споров и криков. Встала, кажется, за стаканом.
Он накатил сзади, к лопаткам, почти коснулся: ну, здравствуй!
Мы встретимся снова, мы скажем: “Привет”, —
В этом есть что-то не то…
И она, взвившись от неожиданности, переиграла этот испуг в другой, притворный. Делала вид, что не понимает этого интимного, щекочущего за ухом “ну, здравствуй”.
— О господи, я что, не поздоровалась с тобой? — Как со всеми, как со всеми, стучало в висках, не выделять и не игнорировать. — Привет!
Смотрела на него оловянными глазами. Митя опешил. Важенка попыталась поуютнее устроиться в возникшей паузе. С улыбкой показала на миску с солениями на тумбе: огурец?
Он покачал головой, недоуменно разглядывая ее.
— Пойдем покурим?
Больше всего на свете ей хотелось с ним на балкон. Она бы справилась, о боже, она бы справилась, шутила бы на износ, красиво стряхивала пепел, она изо всех сил держала бы удар. Ей так хотелось остаться с ним наедине.
— Слушай, я только что, — как можно сердечнее произнесла Важенка, огляделась по сторонам. — Ты позови кого-нибудь… Ну, я правда только что.
Она улыбнулась и аккуратно обошла его. Жюльен Сорель был бы ею доволен.
— Лиля, скажи ему! Это мистификация, что у Паганини была тайна. Он всех развел — душу дьяволу, прочая метафизика. Ну и что, что никто никогда не видел, как он репетирует? Подожди, а как же он тогда? Он что, совсем не репетировал? Лиля!
— …Метод не мышц, а мышечных ощущений. Он его и придумал. Все можно делать в голове. Я вообще мечтаю разучивать пассажи какие-нибудь трудные и даже пьесы без скрипки. Почему нет? Венявский в восемь лет, поступая в Парижскую консерваторию, выучил концерт Крейцера, не прикоснувшись к инструменту, на слух! Да я сама, когда просматриваю незнакомые ноты, слышу все в голове. Проставить аппликатуру без скрипки — да пожалуйста. Определенно этим можно овладеть.
Лиля, царица Савская, говорила чуть делано, нараспев. Важенка вместе со всеми остальными завороженно следила, как она сняла с плеч шелковый оливковый шарф и, не переставая говорить, виртуозно перевязала его на голову. Концы закрутила в плотный жгут и ободом поверху. Тяжелые топазы покачивались в ушах.
— Я даже упражнение придумала. Смотри, ты поешь мелодию. Голосом. Любую знакомую. И обращаешь внимание на каждый звук. Этот выше, здесь поменялась сила — акцент! — слабее… Нарастаем. Дальше поешь уже мысленно, соблюдая все предыдущие нюансы, ну, в звуках. Потом снова голосом, снова мысленно, так несколько раз. Берешь скрипку. Исполняя мелодию в голове, играешь ее на скрипке. Стараться, чтобы она звучала так, как только что голосом. Такое пение на скрипке. И тогда все не только выразительнее, но ты слышишь каждую ноту во фразе… Непонятно, да?
Вечер бежал своим чередом. Кандидат биологических наук уже укрылся в туалете, его тошнило, кто-то выяснял отношения в ванной. Митя напивался и сначала не смотрел на нее, но, захмелев, откинулся на стуле, закурил, не сводя с нее взгляда.
— Митя, мы же здесь не курим! Все выходят на балкон! Марш на балкон!
Он послушался, вышел, шатаясь. Важенка немедленно собралась, попрощалась только с Лилей, расцеловались второпях.
…Я покажу тебе, как живое дерево станет пеплом;
Я — змея, я сохраняю покой.
Смотри на свои ладони — теперь ты знаешь, кто я такой.
Хлопнула дверь за спиной. Расплакалась прямо на лестнице, а на улице уже завыла вместе с ветром в голос. В соседнем дворе привычная тревожная лавочка — плакать, курить.
Можно было поехать к Ритке с Олегом, к Толстопятенко, к Ларе, просто чтобы не умереть, но тогда исчезнет шанс снять трубку, если позвонит, если вернется покаянный. Вспыхнула спичка у лица.
— Важенка!
Она вздрогнула и поднялась. Молча стояла перед ним, чуть отведя в сторону руку с дымящейся сигаретой.
— Мне надоел этот цирк, — сказал Митя, и даже в полусвете июньской ночи было видно, как он бледен.
* * *
Мокрый перрон с толпой провожающих отошел, размытый лентами дождя на стекле. Поезд свистнул, набирая скорость. Люди-призраки остались там, в неуверенном ленинградском лете, чуть напряжены, чуть растеряны, в печали, в надежде. Прощайте, прощайте, плохие, хорошие, разные, прощайте все! Мы вернемся, набитые солнцем по самую макушку, как Винни опилками… Когда мы вернемся, набитые солнечными опилками, все будет по-другому.
Важенка забралась с ногами на нижнюю полку, смотрела в окно. Перешептывались.
— Ты правда не понимаешь, почему они влажные и серые? — она улыбалась. — И почему я их поменяла, не понимаешь? Сейчас все тебе расскажу. Я же дочь проводника. Это называется “лепить китайку”, когда белье второй раз продают, бывает, что и третий. Выбирают после рейса то, что на вид самое приличное. Развешивают по вагону и из пульверизатора водичкой с хлоркой. Че ты морщишься? Для пущей достоверности, запах чистоты. Вот с чем у тебя хлорка ассоциируется?
— С бас-сей-ном, — по слогам прошептал в самое ухо.
— Потом ладонями вот так хлещешь от центра к краям, все хорошенько расправить и по сгибам прежним сложить аккуратно, дальше под матрас, так сказать, естественный пресс. Потом только остается всучить дяденьке интеллигентному, лучше вечером, или вот тебе, — Важенка не выдержала и рассмеялась.
Митя отстранился с круглыми глазами.
— Твоя мама тоже так делала?
