Ни на что не рассчитывал. Лиля сама расстегнула юбку, и та с шорохом опала на паркет, задрала рубашку, смотрела ему в глаза, что же ты стоишь, прошептала. Им выпал “поцелуй в живот”. Его чуть не разорвало тогда, кровь стучала даже в глазах. Странная такая. Задумала, главное, грех, измену, свою тайную, другую жизнь — против родителей? Митьки? против него? Ничего не понял.
Пришла в День победы рано утром, в дверь позвонила, предки на даче. Стояла в три четверти, так соседка стоит на пороге, печь собралась, а муки на донышке. Серьги покачивались, тревога в глазах, вызов. Было пасмурно, и с улицы военные песни из динамиков весь день. “Мне в холодной землянке тепло…” Его трясло. После обеда все стихло, и стало слышно, как по карнизу постукивает дождь. А в сумерках уже соседи, и справа, и на пятом, что-то весело кричали друг другу, жарили лук и мясо.
Потом примешался запах сивухи, застолья и курева. Что-то падало, кто-то истошно орал, матом, и снова песни, пьяно, со всех сторон.
“А сто тридцатый шел с боеприпасом, вела машину девушка-шофер…”
Никитин все время старался укрыть ее, натянуть одеяло, ну, и стеснялся смотреть. Она потом никогда в его памяти не была целой, никак не мог ее собрать. Отдельно слабый белый живот со следами резинки, почти плакал, когда вспоминал. Он там в спальне опустился на колени, когда целовал. Отдельно глаза, твердые кончики пальцев, сказала, от скрипки, слева на шее кожа загрубела, от скрипки. Грудь. Дальше живота не смотрел, голова не поворачивалась.
“И стрелочка на сотенке дрожит…”
Его дом соседний с Лилиным. Сто тысяч раз ходил, и ничего нигде не екало, теперь екало, притормаживал у подъезда. Рассеянно прикуривал, долго курил, посматривая на часы, встреча как будто, да, именно тут. Вечерами кружил вокруг дома, прятался в кустах черноплодки с видом на ее балкон. Балкон был легкий и длинный. На два окна по фасаду, кабинет отца и родительская спальня, потом заворачивал на торец — Лилина комната. Невесомая серая оградка.
Он там и курил, в кустах после уроков, когда из кабинета на балкон выбежала Лиля. За ней Митька, оба голые. Перебежали по балкону к Лиле в комнату. Голые. Даже издалека было видно, как им смешно.
Через несколько лет Лиля не раз рассказывала, как их с Митькой застукал отец, внезапно вернувшийся из клиники. Они в кабинете были, почему-то в кабинете решили, пришлось через балкон, подхватив свои манатки. Чуть не умерли со смеху.
Она говорила это прямо в Никитина, в лоб, в глаза, смеялась, удивлялась: манатки, Никита! тебе не смешно? Что, ни капельки?
Мне не смешно, любовь моя.
* * *
Дверь открыла Лиля.
— Важенка, какая ты красивая!
— В смысле, не в сарафане? — Изо всех сил скрывала робость.
Лиля рассмеялась и поцеловала ее. И когда она вошла в кухню, то все, кто там был, протянули — о-о-о! Ей были рады, улыбались, а Митя сиял. Какая-то новая рубашка, она старалась не смотреть. И только Никитин стряхивал пепел с независимым видом, потому что однажды, еще неделю назад, она обещала ему перезвонить и не перезвонила.
С придыханием пел Гребенщиков, но обсуждали “Битлз”.
— Да какие еще там прически, пиджаки! При чем тут образ? Ты же первый раз, когда их услышала, ты что, видела картинку? Только звук. Я вот помню, бобины крутятся, а у меня мир поменялся. Я шатался. Да, до такой степени, чего ты ржешь, Ленечка?
— Я говорю только о том, что образ сыграл и на уникальность, о которой ты вот, и на время сыграл, — размеренно говорила Лиля, наливая суп из кастрюли. — Двадцать лет прошло, а они все те же “хорошие мальчики”, вот увидите, еще столько же пройдет, роллинги устареют со своим хайратником, будет смешно, а битлы — не-a! Грамотно сделан упор на вечную классику. Структурированно, просто, о любви, об отношениях, все жанровые сливки слизнули, базовые инструменты, искусная запись. А если чуть в сторону от классики — уже теряется универсальность. Ты такой толпе уже не понравишься. Стольким людям…
— Фу, я вообще сейчас не об этом. Я об уникальности. Вот почему все-таки? Там, в Ливерпуле, короче, этих групп было как вермишели в твоем супе, и вокал получше, и Ринго Старр — все-таки технически средний барабанщик.
Лиля несла тарелку на вытянутых руках. Важенка не выдержала и скосила глаз. Вермишелевый. Вымытая в пятницу плита — теперь вся в подтеках.
— Ринго Старр средний? Да ты гонишь!
— Их исключительность прежде всего из-за Маккартни и Леннона. Мало того, талант баснословный у обоих, еще и соперничество. Они же ноздря в ноздрю. Хиты на конвейер практически поставили. Лиля, симфоническая сторона “Yellow Submarine”, скажи, да? A “Strawberry Fields”, где все части разные по темпу и тональности и полное ощущение целого.
— Да-а-а, — протянула Лиля, аккуратно приземляя тарелку с супом перед Никитиным. — Прошу. Каждый следующий альбом не похож на предыдущий. По крайней мере, начиная с “Rubber soul”.
На шее и нижней челюсти слева у Лили синяки, у Важенки потемнело в глазах.
— Вы еще не забывайте, что они объединили весь черный рок-н-рол, все эти кантри, блюзы, с традиционной белой мелодией. Они умнейшие чуваки. Такие огляделись, что вокруг происходит, принюхались и выдали! Они уже на старте знали, что делали.
Нет, не засосы, следы от скрипки.
— Музыканты — вообще не дураки! Струнники особенно. Вся эта мелкая моторика, точная координация движений сказываются на интеллекте, знаете ли! Шекспир, к примеру, Шерлок Холмс, Эйнштейн… И я!
Вокруг засмеялись.
— Фишка в том, что они закольцевали группу, — сказал Митя, и Важенка впервые взглянула на него. — Полный цикл. Сами пишем, сами поем, сами играем, и все это на пределе возможностей. И все качественно — и тексты, и музыка, и Харрисон. Всему миру было предъявлено, что это могут делать не профессионалы.
Важенка заерзала на табурете. Смущенно перебила его:
— Может, уже “Битлз” послушаем? Ну, просто интересно.
Все загудели, обрадовались, точно это их собственный альбом просят поставить. Бросились помогать Мите советами.
— Да слышала, конечно! — отмахивалась Важенка от Ленечки. — Но не ушами ценителя, я в этом вообще как свинья в апельсинах! Просто раз уж об этом говорим, пусть фоном, да?
— Я не очень понимаю, о чем ты. Зачем мы пытаемся вычленить какие-то составляющие успеха, там же волшебство размешано во всей этой истории, — Митя, включая перемотку, прикрыл один глаз от дыма сигареты у него во рту. — Начиная с момента, что все они оказались в одном городе. Они поют не голосом, не горлом, чем-то другим. Вот они выбегают на сцену со всей этой своей радостью, энергией, обаятельные красавцы, улыбаются, дальше небесное пение.
— Они положили на музыку любовь, — с печальным вызовом сказала Лиля, смотрела куда-то поверх голов.
— Любовь, да, Лиля, любо-о-овь! — насмешливо пропел Никитин. — Куда без нее.
