— Хорошо, — сказала она.
Поднялась, дорезала ему сыр, поставила чайник на огонь. Принялась мыть турку. Митя схватился за голову, застонал.
— Сядь, пожалуйста, — попросил он, успокоившись. — Хочешь правду? Давай начистоту.
Она бросила турку в раковину, повернулась к нему.
— А я по-другому не умею, — ответила ясным голосом, насмешливо глядя ему в глаза.
— Хорошо. Мы с Лилей расстались. Оба так решили, всё, — после каждого предложения он заново набирал воздух в легкие. — Все ходы уже сделаны, рассветы встречены. Мы сгорели, понимаешь, нас нет. Один пепел… Чтобы спастись, надо отпустить друг друга. Но оказалось, это так трудно. И вместе уже никак, понимаешь. Радость ушла, радость друг от друга… А порознь — тошненько пока.
Важенка тихо вернулась за стол.
— Даже нет! Не тошно уже. Ты рядом, и все наладилось! — Он забрал ее мокрые ладони в свои. — Я вечера жду, как мальчишка, смеха твоего, тела твоего. Я не знаю, что из всего этого выйдет, но мне так хорошо с тобой. Господи, как же мне с тобой хорошо!
Он вздохнул тяжело и опустил лоб на их переплетенные на столе руки. Кипел чайник, но они оставались неподвижны.
Важенка высвободила ладони и перебирала его густые волосы, задумчиво глядя на косы традесканции на стене, которые у самого горшка сбились в неряшливый ком, но дальше от него уже сочно зеленели.
— Ну не могу я ей пока все вот это! — глухо сказал он в стол, поднял голову, умоляюще смотрел на нее. — Я не покину тебя, просто дай мне время. Дай нам всем время. Лиля же уедет в июле, сразу как закончится сезон в театре, няню они туда тоже забирают последнее время. Целое лето впереди. У нас с тобой впереди целое лето!
Митя легонько встряхнул ее за плечи. Важенка хотела спросить — при чем тут няня? и что же осенью мне куда? на помоечку? Много вопросов. Сдержалась, потому что он вдруг добавил: “Ну, или целая жизнь…”
Молчали, смотрели друг на друга.
— Опоздаешь, — сказала Важенка.
* * *
На часах без пяти десять, и Важенка потянулась к косметичке. Едва заметно приоткрыла дверь в коридор — на миллиметрик, — чтобы сразу услышать звонок. Напевая, принялась краситься, через каждый штрих, мазок взглядывая на циферблат. Так ждут мужчину. Его чертова звонка. Собственное мурчание мешало прислушиваться, и дальше она красилась в полной тишине. Пару раз сходила в коридор послушать телефон — все ли хорошо со связью. В трубке со связью было отлично — ровный равнодушный гул. Но ведь и не полночь! Еще нет. С утра ни одной сигареты, но сейчас дернула золотистый ободок заначенной “Стюардессы”. По срокам она еще не может знать о ребенке. Открылось не по ободку, косовато, и вся упаковочная слюда слезла полностью. Смяла ее. Разняв кулак, смотрела, как с тихим шелестом прозрачная пленка кривится на ладони.
Курила в кухне, там все курят. Наблюдала, как бабкина невестка Наденька невозмутимо перекладывает из каких-то судочков запеканку и пюре, тиснутые из детсадовской столовки. Две с половиной котлеты. Несколько раз она набирала Митин номер, но нет, длинные, длинные гудки. Она мучилась, не сбегать ли взглянуть на окна, есть свет, нет света, но тогда она может пропустить его звонок. Без четверти двенадцать размеренные гудки оборвал щелчок, трубку сняли. Важенка едва успела бросить свою — приехал! Радостная, заметалась по комнате, уже не закрывая дверь. Нервно щелкала пальцами на манер вахтера Бори, не сводя глаз с черного аппарата.
Телефон молчал.
В половине первого Важенка сунула ноги в туфли, схватила плащ. Дворами, через желтые арки, дорогим путем, вдруг сделавшимся таким тревожным, она спешила к его дому.
Митины окна были ярко освещены. Засунув руки в карманы, она недолго постояла у будки под черемухой. Смотрела, как иногда там кто-то двигался, и особо не разобрать кто, но видно, что человек не один, их двое, а то и больше. Ей показалось, что они там все счастливы. Ссутулилась, повернула назад. Куда, к кому бросится в такой час, чтобы с разбегу да в жилетку. В летнюю пятницу Тома с Левушкой, Безрукова — со Славкой, и эта неделя у них зачетная, Толстопятенко с Каринкой, должно быть, уснули. А Таты больше нет, не существует в природе.
Больше всего на свете ей хотелось сейчас к Ритке с Олегом, но они слишком близко к матери, там страшно проговориться о съемной комнате, об Аркадии, об институте. В соседнем дворе опустилась на лавочку покурить. Ее никогда не бросали, потому что у нее никогда никого не было. Откуда помнит она этот стылый ужас там, за кожей, эту невыразимую печаль? Прошлым ноябрем — или позапрошлым? — ударил морозец, и кристаллы в каналах и реках так странно смерзлись. Матовые разводы на замершей воде. Космические завихрения, гигантские бело-серые пионы. Местами с желтизной. Ледяное сало. Так крикнул прохожий, тоже глянув вниз на канал. У него были красные от мороза щеки. Это сало сейчас внутри у нее.
Риткин номер был дома в записной книжке. Они не спали, обрадовались ей: бери машину, ребенок, ждем! Из-под стопки постельного вытащила все деньги, различными путями отжатые у Аркадия. Знала до рублика, сколько там, но все равно пересчитала. Вытянула пятнадцать: тачка, потом червонец на водку, ночной ценник у таксистов. Конечно, лучше бы поэкономить, но не пить сегодня — пропáсть!
Издалека этих пяти с половиной дней было еще жальче. Они прощально полыхнули в глазах Ритки и Олега. Слушали, почти не перебивая. Много курили. Ритка ходила ставить чайник. Олег тут же поднимал стопку:
— Молодец, что приехала! — Глаза его блаженно туманились.
Сначала они присвистнули на пороге, когда она вручила им “Пшеничную”: мы же это того, не по этой части. Объяснили, что привыкли перебиваться бормотухой, а от водки им труба, тяжелая артиллерия, тогда до понедельника праздник, и как бы не затянулся.
— Просто может выясниться, что мы родители не только Льва Абалкина, — почесал грудь Олег, нежно вглядываясь в этикетку.
Выслушав Важенку, Ритка сказала со знанием дела:
— Не-е, там все! Напалмом выжжено. Ты новенькая, здесь его интерес. Вернется, дай срок. Они же вместе с пеленок! Объели уже друг друга со всех сторон. А здесь свежая кровь! Сибирская! — кричала Ритка, размахивая сигаретой. — С огоньком, с выдумкой. Даже если она семи пядей во лбу! Ты бы себя видела! Ты себя видела? Веселая, юная.
Когда она выходила, Олег свободную от водки руку мимолетно укладывал Важенке на колено: молодец, что приехала! Ритка, возвращаясь с чайником, раз от разу все восторженнее хвалила ее молодость и свежую ангарскую кровь. Пришлось им поверить.
В туалете, разглядывая на двери настенный календарь с Пугачевой, она решила, что сейчас поедет туда, позвонит из автомата, пусть выйдет, объяснит, что происходит, плевать, что ночь! Ее нельзя просто так взять и выкинуть из жизни, он обещал разобраться со всем и со всеми. Дива одобрительно подмигнула с календаря.
Она уже натягивала сапоги, когда “мать Льва Абалкина” неожиданно заявила:
