Никто и никогда прежде не занимался в постели ею, ее удовольствием. И раньше могло полыхнуть, но желание в ней возникало точно само по себе, как будто больше никто не имел к этому отношения. Она не умела распорядиться его кайфом, не понимала, куда ей изнемогать дальше, чего ждать… лишь судорожнее хваталась за того, кто рядом. Лара и Тата не раз намекали на то, что там дальше, но привычка недоговаривать, запрет на тему закрывали ход к разгадке. Она и не знала, что есть такое оглушительное разрешение этому, такая точная цель. В конце ей хотелось твердить “люблю, люблю”, благодарить. Даже не Митю. Кто-то больший стоял за этой чувственной громадой. Важенка заплакала.
Она лежала на его плече в каком-то особенном размягчении тела и сердца, следила, как ходит по потолку свет ночных фар. Где-то далеко в туалете журчала вода в бачке. Показалось, что сию секунду через эту комнату, через спящего разметавшегося Митю, через нее саму проходит время, скользит, точно река. Она подумала об этом спокойно и даже милостиво, потому что раньше никогда не думала о прошлом, страшилась будущего, и вот теперь покачивалась в минутах настоящего почти без страха. Как же так, думала она. Обнюхала его ключицу, потом коснулась ее губами. Он отвечал, даже во сне. Как получилось, что все сошлось в одной точке, в одном месте, в одном Мите?
Неужели невозможно каждое утро смотреть вот на эту черемуху, на синий автомобиль у трансформаторной, на шесть тополей гуськом? На крыше будки различимы битое стекло и голубиные перья. Если дождаться осени, то черемуха и тополя засыпят мокрую крышу желтыми листьями.
Почти услышала голоса за дверью: Митин, счастливый свой, гуканье маленького. Она у порога собирает их на прогулку, выпроваживает, чтобы стряпать обед. Это от бабушки: не варить — стряпать обед. В доме пахнет глажеными пеленками, молоком, паркетной мастикой. Она сделает к чаю булочки с яблочным повидлом. Там в конце, после того как намажешь повидло на прямоугольник теста, нужно защипнуть его со всех сторон и завернуть такую улиточку.
Стояла у окна, положив обе руки на живот, как делают взрослые беременные девочки.
* * *
— А почему Важенка?
— Ну, потому что Важина! — Важенка, угнездившись затылком в Митиной подмышке, разбирала и так и эдак его пальцы на левой руке.
— А ты знала, что так называют самку северного оленя, знала?
— Знаю, да, — сказала Важенка, недовольная тем, что Митя высвободился и полез куда-то наверх, к полкам над бабушкиной кроватью.
Не найдя того, что искал, переместился к огромному книжному шкафу с ажурным кокошником и набалдашниками сверху по всем четырем углам. Шкаф занимал почти четверть комнаты. Наконец нужная книга отыскалась.
Сидя на ковре, Митя с чувством читал:
— “Северные олени — единственные представители оленьих, у которых корону из рогов носят не только самцы, но и самки! Важенки ходят с рогами всю зиму, тогда как самцы после гона сбрасывают их. Это помогает важенкам удерживать более сильных, но безрогих зимой самцов от покушений на выкопанный обед — лишайники, ягель. Ведь зимой ей приходится добывать еду и для себя, и для детеныша”.
— Значит, я хорошая? — Важенка приподнялась на локте, чтобы лучше его видеть.
— Ты даже не представляешь насколько, — пробормотал Митя, не отрываясь от книги. — Смотри: “Опустив голову, важенка закрывает лунку в снегу «костяной оградой», к которой нельзя подступиться, и рогами оттесняет быка в сторону. После отела она сбрасывает их”. Это все ради оленят, представь!
— Да-а-а, это все ради них, — она рухнула обратно на подушку, смотрела мечтательно в потолок. — Даже такая игра была в детстве. Называется “Важенка и оленята”.
— У нас не было такой игры. Расскажи, — перелистывал страницы Митя.
— Чертишь на земле круги. В каждый становятся важенка и два олененка. Ведущий произносит, — Важенка затянула в потолок: — “Бродит в тайге важенка, с нею оленята. Объясняет каждому то, что непонятно. Топают по лужам оленята малые, терпеливо слушают наставленье мамино”. Оленята под эти слова выбегают, типа, такие из своих домиков, травку щиплют, морошку всякую, воду пьют.
Митя расхохотался. Важенка снова поднялась на локте.
— Дальше ведущий кричит: “Волк идет!” Все обратно по домам как угорелые, в свои круги, а волк ловит какого-нибудь пыжика и жрет, — она уже специально смешила его.
— А кто побеждает? — Митя, улыбаясь, отложил книгу.
— Та олениха, которая сохранила больше всех детей.
Они долго смотрели друг на друга. Ей вдруг почудилось, что в углу за толстым шкафом с короной кто-то есть, невидимый, может быть, Митина бабушка. Там старый венский стул, вот на нем. Руки на коленях, смотрит в пол. Важенка прислушалась. Тихий вздох, скрипнул стул, вышла.
— Ты моя Важенка! — сказал Митя.
— Да, это мое имя, — печально подтвердила она.
— Ты даже на нее похожа! — он снова схватился за книгу. — Смотри, та же гордая голова, длинная шея, короткие и сильные ноги…
Важенка, схватив подушку, швырнула ее вниз в Митю, сама прыгнула сверху. Он барахтался, пытаясь выбраться из-под нее, из-под подушки, которую она нахлобучивала ему на лицо, немножко душила. Задыхаясь от смеха, он сдавленно выкрикивал: “А нос не кожаный, а шерстяной. Сходство налицо! Там так написано, Важенка!”
* * *
Он полюбил ее вегетарианский плов. Так и говорил: я полюбил твой рис с овощами, который ты почему-то называешь пловом. Она неизменно смеялась, он гримасничал и прибавлял: немного жаль, что он без мяса. Она уже хохотала и замахивалась полотенцем. А плов, что плов — обжарить морковь и лук на пахучем нерафинированном, соль, перец, если есть — хмели-сунели, и в горшочек чугунный, она нашла его в здешнем хозяйстве. Еле отмыла от жирной пыли. Рис туда чистый, водички и в духовку. Еще по утрам она пекла ему пресные лепешки, а кофе варила с тонким чесночным лепестком. Митя от всего приходил в восторг, и это немного притупляло обиду от необходимости уходить после завтрака к себе до его возвращения с работы. Из квартиры всегда порознь, таясь. Понимаешь, я сказал Лиле, что до выходных в командировке, и ключи у нее забрал, типа, не могу найти свои.
В пятницу за завтраком Важенка дружелюбно спросила:
— Ты завтра возвращаешься из командировки?
Митя встрепенулся, округлил глаза. Аккуратно вернул чашку на блюдце. Отвернув голову, недолго смотрел в окно. Заговорил оживленно, бесстрашно.
— Смотри, у Лили няня в Лейпясуо. Старушка старенькая. Она ее нянчила лет до пяти, что ли, потом Лилю туда на все лето отправляли, пока дом под Нарвой не появился. Она еле ходит, няня эта, переезжать отказывается, но пока сама справляется худо-бедно. Лиля к ней очень привязана. По субботам ездит ее мыть, это сложно, бабушка полная очень. У нее никого, вообще никого. Я всегда топлю баню и помогаю, когда могу, — у Лили руки — воду с колонки натаскать, дрова. Ну, ты все знаешь про пригород. Если меня нет, Лиля баню не топит, так с тряпочками и тазами управляется, но я же есть, да? — Он улыбнулся и откинул назад свою чистую волну. — Я постараюсь, Важенка, я обещаю, что буду очень стараться вернуться к полуночи. Лиля не любит там ночевать, но я уговорю.
